— Молодец Гаврилов! — порадовался Завойко. — Похоже, он им устроил серьезную «козу».
Генерал в тот момент не знал, что «козу» Гаврилов и его батарея устроили наисерьезнейшую, возможно, повлиявшую на весь ход осады: взрывом бомбы был смертельно ранен (может быть, даже сразу убит) контр-адмирал Прайс.
Английские моряки в своем высокомерии не хотели признавать успех русских и сочинили сказочку о самоубийстве адмирала. Мол, он не хотел унижаться перед парламентом и газетами за свою неудачу с захватом «Авроры» и преступное промедление с переходом к Петропавловску, позволившее городу основательно укрепиться (из сведений, доставляемых китобоями, британскому адмиралтейству было известно, что город совершенно беззащитен). Один офицер с «Президента» якобы даже видел в окно каюты, как адмирал выстрелил себе в сердце. Однако скажите, кто мешал адмиралу оправдаться уничтожением Петропавловска? Русские батареи? Но адмирал, по свидетельству очевидцев, сам ходил на «Вираго» в разведку, то есть своими глазами видел ничтожность русской обороны перед артиллерийским могуществом его эскадры Ему ли, старому морскому воину, не понимать, что здесь все преимущества на его стороне и успех обеспечен? И после первых же выстрелов русских пушчонок покончить с собой?! Большую глупость трудно представить! Вот застрелиться после провала осады — это резонно, это по-офицерски, даже не принимая в расчет злобность английского парламента и европейских газет. А уйти, взвалив судьбу операции на плечи нерешительного Де-Пуанта, тем самым обеспечив ее провал, — это как-то уж совсем некрасиво. Тем более что такой поступок не спасал его доброе имя от потоков газетной грязи
[70].
Нет, Прайс был убит удачным выстрелом русской пушки, и это событие внесло в ряды осаждающих нешуточное смятение. Весь следующий день корабли стояли на якоре, команды занимались починкой повреждений, а командиры обсуждали, кто возглавит эскадру. Английская сторона требовала, чтобы преемником Прайса стал командир фрегата «Пик» Фредерик Николсон, следующий по старшинству за покойным адмиралом, однако французы категорически стояли за своего контр-адмирала Феврие Де-Пуанта. Они и победили, взяв своеобразный реванш за Трафальгар.
Русские тоже использовали передышку для приведения в порядок пострадавших в первой перестрелке батарей. Укрепления восстанавливались под руководством Мровинского, пушками занимался прапорщик Можайский.
Завойко снова посетил все батареи и везде находил для обслуги теплые слова ободрения и поддержки. Гражданские петропавловцы среди них были и женщины — подвозили воинам воду и пищу. Подростки, ученики старшего класса штурманского училища, вызвались быть на батареях картузниками
[71], и отправить их в эвакуацию не смог и сам генерал. Он лишь радовался, что его все семейство сейчас находится за несколько верст от города, не то старшие сыновья, Жора и Степа, наверняка увязались бы за неугомонными штурманятами. А ведь тоже поговаривали о волонтерстве, но он убедил, что на их век возможностей для геройства еще будет с избытком: каждые десять лет у России случаются войны, а на Кавказе, вон, вообще, сражениям конца не видно. Убедил и теперь тихо радовался, а на душе кошки скребли и отчего-то было стыдно.
Весь день 19 августа стояло затишье. Только английский пароход зачем-то утром сходил к Трем Братьям. Там маячник Яблоков сделал по нему три выстрела из 30-фунтовой пушки, которая больше годилась для подачи сигналов, нежели для артиллерийской дуэли. «Вираго» ответил четырьмя выстрелами, не причинив маяку никакого вреда, после чего вернулся в Авачинскую губу.
После полудня из Тарьинской бухты показался плашкоут под парусом. Это унтер-офицер квартирмейстер Усов с женой и детьми еще до появления англо-французов отправился на завод за кирпичом, а теперь возвращался, ни о чем не подозревая. Завод располагался на дальнем берегу бухты, и выстрелы пушек там были не слышны. А корабли, как рассказал потом сам Усов, он принял за эскадру Путятина.
Ох, как обрадовались легкой добыче истосковавшиеся хоть по какому-нибудь успеху моряки великих держав! Все фрегаты спустили шлюпки, которые, ощетинившись штуцерами, наперегонки помчались к бедному безоружному плашкоуту. Унтер-офицер сообразил, что дело нечисто, повернул обратно, но ветер, как назло, стих, парус заполоскал, и плашкоут был взят на абордаж. Кирпичи посыпались в воду.
— Вот скоты! — сказал мичман Фесун гардемарину Колокольцеву, наблюдая за операцией по захвату малого парусно-гребного судна. — Сколько добра ни за грош переведут!
— Да черт с ним, с кирпичом, — отозвался Колокольцев. — Лишь бы детей не тронули.
— Ну, не звери же они! Не с детьми же воюют!
Усовы, а с ними был еще матрос Киселев, вернулись к своим через два дня, уже после первого большого боя, на шлюпке-шестерке, взятой неприятелем вместе с плашкоутом. Усов передал Завойко от французского адмирала письмо следующего содержания:
«Его превосходительству господину губернатору Завойко.
Господин губернатор!
Благодаря военной случайности в мои руки попала русская семья. Имею честь вернуть ее Вам. Примите, г. губернатор, уверение в моем высоком почтении.
Командующий адмирал и шеф Ф. Де-Пуант».
А еще Усов сообщил, что на фрегате «Форт» есть убитые; французы приглашали пленных поступить к ним на службу, но они отказались.
— Когда нас отпускали, ваше превосходительство, — рассказывал квартирмейстер, — офицеры велели передать гарнизону, что, ежели кто сдастся, всем будет освобождение. Ну, тоись, когда Петропавловск будет взят.
— Не вздумай кому-нибудь об этом говорить, — мрачно сказал Завойко. — Не вноси в души сумятицы.
— Да я что… разве не понимаю… — стушевался Усов. — Немтырем буду, как рыба.
4
Двадцатого августа защитники Петропавловска были наготове уже на рассвете. Тогда же заметили оживление на стоянке неприятеля: там спускали десантные боты, между кораблями сновали шлюпки, загорались сигнальные фальшфейеры, скрипели цепи, поднимая якоря. Было понятно: готовится решительное нападение.
Накануне поздним вечером Завойко перераспределил стрелковые партии. Первая переправилась на Кошку на баркасе по протянутому между косой и мысом лееру. Вторая замаскировалась в густом кустарнике на перешейке: Завойко опасался высадки десанта. Волонтеры сосредоточились у Озерной — десант мог быть и там.
Впрочем, Красный яр — тоже весьма удобное место для нападения, но для его защиты стрелков не хватало, а перебросить их в нужный момент из других мест было трудно из-за отдаленности батареи. Поэтому ее командиру, мичману Попову, генерал приказал: отбиваться своими силами, сколько возможно, а в критической ситуации заклепать пушки и отступать к батарее № 2. Отбивать же наступающего противника будут стрелковые отряды — тот, что уже на Кошке, и присоединившийся к нему перешеечный.
