Я уже вхожу к себе в комнату, когда слышу, как за спиной у меня зашевелился Эш.
– Рауэн?
Я понимаю, что окликает он меня в полусне, что никто не мешает мне пройти к себе и остаться наедине со своими мыслями о свободе, о Ларк и дружбе. Но я возвращаюсь и присаживаюсь к нему на кровать.
Почувствовав, как подалась перина, он слегка приоткрывает глаза.
– Ты где была? – сонно спрашивает он.
– Во дворе, – отвечаю я.
– Врешь…
– Я… не вру. Ты меня просто не заметил. Или, может, как раз зашла в дом, когда ты искал меня.
Он улыбается, улыбка переходит в зевок.
– Дом у нас большой, но все же не настолько. Куда ты ходила? Я заглядывал во все твои потаенные места.
Я молчу.
– Ты была в городе. – Это не вопрос, это утверждение.
– Может, и так. – Я воинственно выставляю подбородок.
Он прикрывает глаза ладонью, сильно трет их.
– О чем ты думала, Рауэн? Тебя ведь могли поймать или убить!
Меня подмывает сказать, что я очень сожалею. Но я ни о чем не сожалею, ни капельки.
– Все было прекрасно, – выпаливаю я. – М… – я осекаюсь. – Чуть было не сказала «мы», но решила не говорить Эшу про Ларк. По крайней мере, пока. Бывает, чем-то слишком дорожишь, чтобы выставлять это напоказ. Вроде как если заговоришь, все волшебство минувшего вечера рассеется. – Ничего со мной не случилось. Никто меня даже не заметил.
Но он все еще злится либо напуган.
– И как только тебе пришла в голову такая глупость? – спрашивает он. – Ты даже не подумала, что будет с нашей семьей, если тебя схватят. – Я вспыхиваю и опускаю голову. Ведь верно, я почти не подумала о возможных последствиях своей авантюры. – Ты хоть представляешь себе, что будет, если станет известно, что ты вообще существуешь на свете?
Честно говоря, нет, не вполне. В точности мне никто никогда не говорил, но, судя по намекам, последствия располагались в диапазоне от пытки и тюрьмы до передачи в рабство и смертной казни. И все равно, видит Великая Земля, один такой вечер стоит риска! Я стараюсь объяснить это Эшу, говорю ему о той радости – и страхе, – какие испытываешь, видя людей, огни, слыша звуки музыки вместе с рокотом голосов сотен прохожих.
Он кивает, понимая всю глубину моего одиночества, потребность в общении.
– Мама сказала, что скоро у тебя будут линзы, – говорит он примирительным тоном.
Судя по этим словам, мама не сказала ему, что жить в семье мне осталось всего несколько дней.
– Я так рад за тебя! – Он раскрывает мою ладонь своей. – Тебе страшно? – И не давая ответить, добавляет: – Ну конечно же нет. Ты ведь ничего не боишься.
Я грустно усмехаюсь.
– Да чего уж там бояться, когда никуда из дома не выходишь?
– И то правда, – говорит он. Какие-то новые глубины в нем открываются; похоже, говоря со мной, он вглядывается в себя. – Уже одно только то, что живешь на свете, может заставить бояться. Обладать таким сокровищем, как жизнь, которую могут в любой момент отнять… – Он с трудом сглатывает и облизывает пересохшие губы. – Правда, к тебе это не относится. Я никогда не видел тебя испуганной.
– Нынче вечером, когда я вышла из дому, – осторожно признаюсь я, – мне стало страшно. По крайней мере, на какое-то время.
Эш медленно покачивает головой.
– Не верю. Занервничала – может быть. Забеспокоилась, почувствовала неуверенность. Но только не испугалась. Я ведь тебя знаю, Рауэн. В тебе нет ни капли страха. Даже если тебя все время преследуют тоска и одиночество, все равно ты всегда встречаешь их без малейшего страха. Я точно знаю, как все будет, когда ты в конце концов выйдешь в свет. Меня-то уж ты полностью затмишь. – Он вздыхает. – Всякий раз, когда у меня что-то оборачивается не так, я думаю про тебя, про то, что ты сделала бы на моем месте. Когда я сторонюсь смеющихся людей, думая, что это они надо мной смеются. Когда стараюсь объяснить Ларк, что я чувствую…
Я вспоминаю момент, когда Ларк подумала, что я – это Эш, только с небольшим отличием. Почувствовав приближение ее губ, я вспыхнула в темноте, но не сказала ни слова.
– По сути своей, Рауэн, я трус, – признается брат. И добавляет то, от чего на глазах у меня выступают слезы: – Это ты должна была родиться первой. И ты бы пригодилась Эдему. Во всяком случае, больше, чем я.
Что мне остается сказать? Я уверяю его, что он замечательный человек, достояние общины, что все он делает правильно, разве что оступится случайно, что все его любят. А особенно – я, он – мое второе я.
И как я только буду обходиться без него? – думаю я. – А он без меня.
– Спи, Эш. Утром поговорим.
На периферии моего сознания образуется какая-то пустота, подобная угрюмой пустыне, окружающей Эдем. Но в центре его по мере того, как я соскальзываю в сон, светло, как в самом городе.
Сплю я в своей крохотной голой спаленке долго. Просыпаюсь, когда Эш уже в школе, а мама на работе. Что-то меня беспокоит. Разве не следует им быть дома, когда мне осталось провести с семьей какие-то несколько дней? Кто знает, когда нам снова доведется свидеться. Может, я даже в другом кругу жить буду, и встречаться мы сможем только раз в месяц на людях, за чашкой псевдочая и чапати.
Из кухни доносится какой-то шум. Папа дома. Я чувствую, как у меня сразу сжимаются челюсти, но заставляю себя пойти и сказать «доброе утро». Он готовит пюре из морских водорослей – чистые водоросли и вода, никаких ароматических добавок из синтетики.
За шумом блендера он меня не слышит, но, перелив свое зеленое варево в большой охлажденный стакан, поворачивается и при виде меня слегка вздрагивает. Так, словно меня здесь быть не должно.
Капля клейкой зеленой массы переползает через край стакана и образует лужицу между его большим и указательным пальцами.
– Встала, – говорит она. Я слишком мало знаю людей, чтобы судить, является ли подобного рода констатация очевидного факта обычным началом разговора, но для папы это норма.
Я вытаскиваю из хлебницы сладкую булочку и откусываю большой кусок.
– Поздравляю с назначением вице-президентом, – говорю я.
– Официального решения еще нет.
– Не волнуйся, – невнятно бормочу я, с трудом скрывая улыбку. – Никому ничего не скажу. – Да и кому говорить, по крайней мере, в ближайшие несколько дней? Разве что Ларк. Да, ей я скажу, сегодня же вечером, воинственно решаю я.
– Мне придется привести тебя в порядок до того, как все будет объявлено публично. – Он смахивает зеленые капли девственно-чистой салфеткой, затем бросает ее в мусоропровод.
– Привести в порядок? И это, выходит, все, что я для тебя представляю? Предмет обихода, гардероб, нуждающийся в чистке? – Неужели мой родной отец ненавидит меня, дивлюсь я. Хотя вообще-то это тот самый вопрос, который крутится у меня в голове с тех самых пор, как я сделалась достаточно взрослой, чтобы обращать внимание на окружающий мир.
