Нет нужды оговаривать, что скрывают смерть ребенка, из которой рассчитывают извлечь выгоду, в основном люди из внешних кругов. Мама говорит, что моя будущая новая семья живет в предпоследнем внешнем кольце. Трущобы там еще кошмарнее, чем в круге, где раньше жила Ларк.
Мне становится тошно. Получается, я стала предметом финансовой сделки.
– Мам, послушай, ведь люди в Центре даже не знают в точности, кто я и где проживаю. Разве нельзя сделать операцию и… – Я собиралась добавить: «укрыться у подруги», но про Ларк рассказать не решаюсь. Если мама узнает про то, что я сделала, это будет для нее большим ударом. И она решит, что это Ларк выдала меня. Всех нас выдала. А я не выдержу, если она скажет это вслух.
Сама с собою, в мыслях, я еще способна противостоять возможной правде, но в маминых устах она покажется неотразимой. А мне не хочется в нее верить. Не могу.
– Я могу скрыться, просто поездить в течение нескольких дней на автолупе, отыскать укромное местечко в каком-нибудь из внешних кругов. А потом, по прошествии этих нескольких дней, ну, скажем, недели, если никто здесь не появится с обыском…
Мама печально качает головой.
– Да нет, надо действовать прямо сейчас, и расстаемся мы, видно, навсегда. – Она явно старается держаться, встает, поворачивается ко мне спиной и вновь начинает бросать все мои вещи в мусорку. Меня это ранит, но потом я начинаю понимать, что она просто торопится, старается, как всегда, защитить меня. А если уступит чувству, – руки у нее опустятся, и защитить меня она не сможет.
Защитить, отдавая меня незнакомым, жадным до денег людям.
Я скриплю зубами. Вот она, моя жизнь! Двух ночей, проведенных в городе, хватило для того, чтобы обрести силу и ощущение смысла и цели жизни. Здесь и сейчас я решаю, что, хоть в данный момент мне не остается ничего, кроме как действовать по маминому плану, ни за что, ни в коем случае я не останусь ему верна до конца жизни. Я вставлю глазные импланты и растворюсь среди остальных обитателей Эдема. Мне придется пожить в семье торгашей, которым деньги моих родителей важнее меня. Но пожить, а не жить всю оставшуюся жизнь. Придет время, и я вернусь в родную семью. И снова рядом будет Ларк. Придет время – и я гордо выпрямлюсь во весь рост и буду самой собою, и стану, пусть даже второрожденная, тем, кем я хочу быть.
Сейчас это не в моих силах. Но я чувствую, что начало сражения приближается. Я решительно хватаю свою любимую мягкую игрушку – изодранную обезьянку, шимпанзе, которую я прижимала к себе еще в младенчестве, – и запихиваю ее в один из мусорных мешков.
В этот момент, протирая слипшиеся от сна глаза, входит Эш. Мама, не поворачиваясь к нему, бросает на меня острый, предупреждающий взгляд и почти неуловимо качает головой. Я сразу понимаю: не говори Эшу слишком много. Но разве это справедливо по отношению к нему? И ко мне?
– Что это тут такое происходит? – спрашивает он. – Почему ты выбрасываешь все вещи Рауэн?
Мама непринужденно принимает свой обычный вид.
– Я вовсе не выбрасываю их, дурачок, – придумывает она на ходу с обескураживающей меня легкостью. – Видишь ли, нам пришлось поменять планы: доктор, который должен сделать ей операцию, завтра сменяется, вот и выходит, что импланты нужно ставить прямо сейчас. Мы решили, что лучше всего будет, если потом она сразу отправится в свой новый дом. Так что у нас просто нет времени, чтобы все аккуратно разложить. – Она поворачивается ко мне. – Но ты ведь не против, правда, Рауэн?
Я задыхаюсь, но все же выдавливаю из себя:
– Нет, разумеется, нет. Ну, будет несколько лишних складок. Великое дело. Поглажу, как только окажусь на новом месте.
Она что, действительно не собирается говорить ему, что меня активно разыскивают? Что, вполне вероятно, я никогда не вернусь в этот дом? Я открываю рот, чтобы самой все сказать, и тут же плотно сжимаю губы. Я трусиха. Я не хочу видеть отчаяния в его глазах. Я эгоистически оставляю на долю матери посвятить его во все эти дела, выдержать бремя его печали. Вопрос, простит ли он меня, когда все узнает. Но мне просто хочется, чтобы последние наши мгновенья вместе не были омрачены слишком тяжелой тоской. Я возьму этот груз на себя. Ему и без того несладко.
На удивление, однако же, он воспринимает происходящее довольно спокойно. Мама, извинившись, выходит (я слышу, как она еще в дверях подавляет рвущиеся наружу рыдания), а Эш опорожняет мешок с мусором и начинает методически расправлять брошенную туда как попало одежду. Кажется, эти повторяющиеся, выверенные движения позволяют ему сосредоточиться, и говорит он, не переставая делать свое дело, довольно спокойно. Но – не о том, что происходит здесь и сейчас. Он рассказывает о том, как провел в школе вчерашний день, как не ответил на один из вопросов экзаменационной работы по экоистории, что новая мода требует закалывать волосы крохотной робобабочкой с радужными крыльями, что Ларк весь день выглядела необычно утомленной, однако же вполне довольной жизнью…
Все понятно. Ему до смерти хочется, чтобы все было как всегда. Чтобы образ жизни, сложившийся за последние шестнадцать лет, оставался прежним.
– Не знаю, что буду делать без тебя! – внезапно вырывается у меня. Рубашка, которую он в этот момент складывает, бесформенной массой опускается ему на колени.
Он слегка усмехается.
– Ты? Ты что будешь делать? А как насчет меня? Что мне делать без присмотра родной сестры?
– Без присмотра? Так я же была с тобой рядом только дома.
– Может быть, вне дома рядом ты и не была, но опорой служила всегда. Нужен мне совет, нужно, чтобы меня поддержали, – ты тут как тут. Всегда. Я все время думаю, какая ты храбрая, сколько сил мне придаешь. Знаешь, наверное, я все-таки сделаю предложение Ларк.
Я невольно едва заметно охнула и тут же прикусила губу.
– Что такое? – с некоторым недовольством бросил Эш. – Думаешь, не стоит? Думаешь, она откажет?
– Я… Я в этом ничего не понимаю, – искренне говорю я. – Делай, как считаешь нужным. – Поцелуй Ларк мне понравился. Но в нем не было ничего похожего на нежные чувства, как я их себе представляю.
– Ладно, забудь, – говорит Эш, стараясь звучать непринужденно. – У тебя и без того есть о чем подумать. – Я всхлипываю. – Слушай, я тоже изо всех сил стараюсь не плакать; давай лучше думать про то, как мы увидимся в следующий раз. Ведь это будет скоро, так?
В голосе его звучит такая надежда, что у меня перехватывает горло.
– Даже не сомневайся, – с трудом выдавливаю я и забрасываю ему руки за шею. Чувствую, как его слезы текут у меня по плечам. У меня тоже глаза на мокром месте. Нет, так будет несправедливо. Он должен знать.
Но мама, которая все это время явно укрывалась за дверью, влетает в комнату и говорит, что надо идти.
Эш берет меня за руку, и мы идем в гостиную.
– Это ведь совсем ненадолго, – шепчет Эш, успокаивая, мне кажется, скорее себя, чем меня. – Скоро мы снова будем вместе. – Я подавляю рыдания и обнимаю его.
