Пребывая в полном изнеможении, на грани обморока, я думаю, что он и не наступит. Такое мне приходилось видеть во сне: я хочу дойти до двери, и кажется, что для этого достаточно пересечь комнату, но почему-то никак не получается. А что, если это не стена, а целый мир? Что, если Эдем окружен горами отбросов и отходов умерших человеческих цивилизаций, скверной и мусором, свезенными к самым нашим границам и заполняющими весь остальной мир?
Мне кажется, что я ползу уже целую вечность, когда передо мной наконец начинает брезжить свет. Я переползаю через какой-то старинный механизм, потом через водосточную трубу с загнутым концом и… оказываюсь в необыкновенной, прямо-таки сказочной стране.
Мама, имевшая доступ ко всем старинным, до-Гибельным архивам, пересказывала мне, бывало, истории, вычитанные из пыльных, с рассыпающимися страницами книг, сработанных из коры мертвых деревьев во времена, предшествующие хранению данных в общей базе.
Одна из таких историй полюбилась мне настолько, что я заставляла повторять ее из раза в раз – «Джек и бобовый стебель». Это сказка про мальчика, совершившего глупую на первый взгляд сделку: корову, переставшую давать молоко, он обменял на пять якобы волшебных фасолин. Мать пришла в ярость, надрала ему уши, но в конце концов мальчик оказался в выигрыше: стебель вырос до гигантских размеров, принес ему целое состояние, а также – и это было самым важным в глазах ребенка – восторг приключения.
Я вспоминаю эту сказку и… поднимаю… поднимаю… поднимаю голову. Они застилают все небо, эти растения-левиафаны пронзительно-зеленого цвета. Впрочем, нет, не растения, убеждаюсь я, вглядевшись получше. Это синтетические стебли с технологическими усиками и механическими листьями, медленно движущиеся вслед за плывущим по небу солнцем. Они напоминают искусственные фотосинтетические «растения», украшающие пейзаж Эдема, только их здесь гораздо больше, и сами они гораздо крупнее. Листья размером с дом, каждый стебель – десять футов в обхвате и втрое выше башен из морских водорослей – этих небоскребов Эдема.
И тут их тысячи и тысячи.
Они настолько велики, что, верно, видны из Центра. Однако же ни со стены своего дома, ни забравшись с Ларк на верхушку брошенной башни, я ничего подобного не видела. Просто уходящие вдаль, колеблющиеся силуэты города, а легкая мерцающая дымка, поднимающаяся на самом горизонте, представлялась зноем, исходящим из потрескавшейся поверхности голой земли.
Но даже если это не так, даже если из Центра ничего не видно, я должна была заметить этот пейзаж позже, когда гуляла по городу с Ларк или ехала с мамой, или убегала от зеленорубашечников. И уж точно не могла я не уловить этого мерцания над стеной из строительного мусора. Ведь эти «растения» заслоняют солнце! Неужели я была настолько возбуждена, настолько не в себе, что буквально ослепла?
Я снова поднимаю голову и разглядываю волнующееся поле гигантских бобовых стеблей. Нет, такое я просто не могла не заметить.
В бобовом лесу видны только деревья, и я выбираю этот путь. Вокруг неестественно тихо. Мне это кажется странным, так не должно быть. В квазилесах, где мне приходилось бывать – в клубе «Тропический лес», на фантастической арене лазеров, – порхали птички, носились с жужжанием жуки, слышались, а потом замолкали, шорохи и шелест листьев под лапами животных. В общем, там царила жизнь, пусть даже искусственная.
А здесь, в этом необъятном рукотворном лесу, не было ничего и никого – кроме меня.
Я брожу и брожу, час проходит за часом, я теряю ориентацию. Солнца почти не видно за зеленым балдахином, лучи его достигают земли в изломанном виде, тени тоже неровные, искореженные. Дважды я возвращаюсь к горе строительного мусора – стене, упирающейся в искусственные корни гигантских бобовых стеблей, вросшие в бетон. Но вот в какой-то момент стебли внезапно выстраиваются в строгий порядок, образуют плотную стену, которая расступается – и передо мной расстилается золотистое поле. Словно исполинской волной, меня окатывает жаром, я подаюсь назад, отворачиваюсь от ослепительного света, ищу укрытия в прохладной тени бобовых стеблей, давая глазам возможность привыкнуть… и вдруг понимаю – или мне кажется, что понимаю, – почему не могла разглядеть эти стебли из Эдема. И никто не может.
Они замаскированы.
Замаскированы не под что-то другое. Глядя на ближайшие ко мне стебли, я вижу их совершенно отчетливо. Но при взгляде на уходящий вдаль лесной массив, они постепенно исчезают из вида. И лишь едва заметные отклонения позволяют понять, что не все деревья скроены на один манер. Стоит перевести взгляд еще чуть дальше – и видишь, что там они едва покрыты каким-то пушком. За ними – легкое металлическое свечение. Еще немного дальше возникает, если приглядеться, странное раздвоение: ты видишь и стебли, и небо за ними.
Мне приходится напрягать зрение и мерить шагами – взад-вперед – обжигающий ступни песок, иначе не заметишь, что каждый отдельный лист, каждый стебель отбрасывает почти безупречно четкое отражение пейзажа, расстилающегося позади, каким он выглядел бы, не будь там деревьев. Как если бы каждое дерево представляло собой файл из базы данных с тем или иным изображением.
Пока я бродила по самому лесу, никаких миражей не возникало. А здесь, на опушке, я могу точно засвидетельствовать: он существует. Окажись я хоть чуть-чуть дальше, я и представления не имела бы, что здесь растут такие гигантские бобовые стебли.
Да, но как может быть, чтобы об этом не знал весь Эдем? Всю жизнь я считала себя единственной тайной, которую он скрывает. А теперь не знаю что и думать о своем «совершенном» городе.
Ну, и что дальше? Вернуться я не могу, по крайней мере, какое-время. Потом, когда стемнеет, возможно, удастся пробраться назад, туда, где выстраивается очередь за хлебом.
Убегая от жары, из-за которой кожа на теле уже начинает пузыриться, я отыскиваю тень под синтетическими деревьями. Перемена драматическая – как если из печи перебраться в холодильник. Разница в температуре между лесом и пустыней, начинающейся буквально в двух шагах отсюда, градусов сорок. А что, если этот искусственный лес не только получает и хранит энергию солнца, но и служит Эдему щитом от жара пустыни, в которую превратилась вся оставшаяся часть Земли?
Неожиданно до меня доносится звук шагов. Впрочем, может, это мне только кажется. Может, это просто колышутся искусственные стебли. Звук мягок, едва слышим, – так, какое-то невнятное шуршание. Если бы окружающий мир не был погружен в такое молчание, я бы ни за что и не расслышала его. Пока никого не видно, но гигантские деревья отстоят одно от другого на расстоянии, достаточном для того, чтобы укрыться было трудно. Через несколько секунд я увижу того или тех, кто здесь появился… а они увидят меня.
В лесу мне не укрыться. Он слишком редкий. У меня все тело болит, и я чересчур изнемогла, чтобы убежать от кого бы то ни было, будь то даже неповоротливый новобранец.
И я принимаю совершенно немыслимое решение. Убийственное решение. Сделав напоследок большой глоток прохладного, какой бывает только в глубокой тени, воздуха, я углубляюсь, прихрамывая, в пустыню, надеясь, что тому – кем бы он ни оказался, – кто меня преследует, хватит ума остановиться.
