Оказаться в этой комнате, в самом Подполье – все равно что оказаться в сердце Земли. Комнаты высечены непосредственно внутри скальной породы, все поверхности гладкие, все прилегают друг к другу плотно, без неровностей и зазубрин, типичных для домов остальной части Эдема. Я понимаю, что комнаты эти – не пещеры, они рукотворны, но, поскольку в материале, из которого они сделаны, нет абсолютно ничего искусственного, возникает ощущение, что Земля сама создала это место для них – тех, кто тут живет.
Для нас. Теперь я – часть этого мира.
Наконец, отмывшись, даже не вполне вытершись, не согревшись после душа, я укладываюсь в постель и упираюсь взглядом в потолок, ощущая нечто среднее между восторгом, печалью и опустошенностью. Рюкзак валяется на полу, рядом с кроватью. Я понимаю: скоро мне придется порыться в нем, извлечь содержимое… но понимаю и другое: стоит мне увидеть то последнее, что сделала для меня мама, как вновь охватит меня тоска, которую я покуда держу в узде. С этим горем мне придется прожить всю жизнь, но нельзя же позволить себе всю жизнь обливаться слезами.
И я начинаю размышлять об этом чудесном, загадочном месте, в котором вдруг оказалась. Лэчлэн сказал, что живут здесь около двухсот человек, от младенцев до стариков, все – второрожденные. Община существует тут, под землей, около пятидесяти лет, с тех самых пор как кто-то из второрожденных обнаружил этот тайный мир. И хотя многие из его граждан отваживаются подниматься в Эдем за провизией, он сохраняет свою автономию и развивает свою культуру.
Что здесь за образ жизни, я пока толком не разобралась, но отличия видны даже в одежде. В Эдеме мода на яркое и вызывающее, рассчитанное на то, чтобы привлекать к себе внимание. Здесь цвета несколько более приглушенные, более естественные. Крой простой, струящийся, а ткань зачастую необыкновенно красивая, пестрых расцветок, со случайно – но на удивление уместно – разбросанными по ней узорами, придающими костюму поразительную цельность. Эта пестрота воспринимается не как лоскутное одеяло, сшитое из случайных обрезков, а как продуманный замысел мастера, берущего отовсюду все лучшее и превращающего эти фрагменты в нечто еще более привлекательное.
Почти все, кто мне попадается на глаза, носят какое-нибудь украшение из кристалла. У большинства это просто осколок на нитке, надетой на шею. А у одной симпатичной девушки – алый кружок, вставленный в ободок, схватывающий вьющиеся волосы. Некий престарелый мужчина, на котором не видно никаких кристаллических украшений, остановившись поговорить со мной, лезет в карман и извлекает осколок гладко отполированного чистого кристалла.
На Лэчлэне тоже никаких кристаллов не видно, но шея у него обмотана змеевидным шнурком, сплетенным из красных и оранжевых нитей. Впрочем, может, и у него имеется какой-нибудь кристалл.
Ни с кем, кроме Айрис и детей, я пока не знакома, но отношения здесь, на первый взгляд, очень простые, непринужденные. Никто никуда не торопится, как во внутренних кругах Эдема, – ни на работу, ни на представления, никто не рыщет в поисках денег, никто не бежит от опасности – как в кругах внешних. Кажется, здесь, внизу, люди живут по иным часам – внутренним. Ощущение такое, будто никто не чувствует, что за ним охотятся, загоняют в угол, – как наверху, в Эдеме. А ведь там – это мне сейчас приходит в голову – каждый по-своему настороже, каждый ждет подвоха. Вероятно, все дело в дереве – оно успокаивает, создает ощущение близости к природе. А может, просто человек испытывает облегчение, оказавшись там, где его место.
Я и сама начинаю ощущать нечто подобное, вдыхая запах листьев, чувствуя, как кожи касается легкий ветерок пещеры. Наконец я чувствую себя готовой открыть рюкзак.
Первое, что я оттуда извлекаю, приводит меня в изумление: это моя изодранная мягкая игрушка – шимпанзе. Должно быть, мама не дала ее выбросить вместе с мусором, а упаковала вместе с другими вещами, когда я смотрела в другую сторону. Я крепко прижимаю обезьянку к груди, потом бережно откладываю в сторону.
Далее следует одна смена белья и пара туфель на мягкой подошве. Красивый гребень с инкрустацией, который мама часто носила в волосах. Новенький блокнот для рисования и набор карандашей.
И – записная книжка в плотной обложке.
Страницы ее сделаны из незнакомого мне материала, на ощупь что-то вроде пластмассы. Мы обычно используем переработанную пластмассу, но из курса экоистории я усвоила, что раньше в употреблении была пластмасса, которую переработать было не так-то легко, и она оставалась в окружающей среде навсегда. Пластмасса отравляла целые океаны, губила их обитателей. Прикасаясь к ней сейчас, я вздрагиваю… хотя не могу не признать, что ничего лучшего для книгопечатания, чем этот устойчивый материал, не найдешь. Водонепроницаемый, практически неподвластный воздействию времени, то, что на нем запечатлено – на века.
Дрожащей рукой, неровным почерком написан то ли манифест, то ли, может, признание. Иные слова написаны крупными, как в учебнике, буквами. А кое-где – вкривь и вкось, разобрать что-либо едва возможно, так, словно единственный способ, при помощи которого автор мог сохранить эти слова, было нацарапать их как можно быстрее и как можно меньше задумываясь.
Кто автор, я начинаю смутно догадываться еще до того, как переворачиваю последнюю целую страницу. Последние страницы вырезаны, вырваны, пожалуй, даже можно сказать, разодраны в клочья. Кривая подпись начертана другими чернилами на последней из сохранившихся страниц, неплотно прилегающей к корешку, болтающейся там, где некогда были недостающие страницы. Я, не отрываясь, гляжу на подпись: Аарон Аль-Баз.
Пророк, предсказавший гибель окружающей среды. Основатель Эдема. Спаситель Земли. И если написанное – это действительно его собственные слова, – слепец, обезумевший монстр.
Я читаю дневник насквозь, потом перечитываю, чтобы убедиться, что все поняла верно. Не один час уходит на то, чтобы разобрать все эти каракули по слогам, но и покончив с этим, я все никак не могу поверить в истинность рассказанной истории. Аарон Аль-Баз – герой, полубог, тот, кто не позволил, чтобы человеческие существа – все человеческие существа – вымерли, после того как мы сами вызвали глобальную катастрофу, и оставил надежду на то, что наступит день, когда жизнь вновь расцветет на Земле. Так говорится в любом учебнике. И в каждом храме Аарону Аль-Базу возносят молитвы, как божеству.
Нужно хоть кому-нибудь рассказать о прочитанном, приходит мне в голову. Как раз в этот момент раздается стук в дверь, и, не дождавшись ответа, входит Лэчлэн. Я поспешно сую дневник под простыни и выдавливаю из себя дружелюбную улыбку. Наверное, получилась она кривой, но он этого не замечает. Знает, что у меня от многого голова может кругом пойти.
Мне надо какое-то время, чтобы переварить прочитанное. Любое общество держится единой верой. Что будет, если эта вера пошатнется? Следует подумать. Тайна хранится уже более двухсот лет. Еще час-другой подождать можно.
Я безмолвно следую за Лэчлэном, который ведет меня на встречу с ведущими членами Подполья. Среди них – кухарки, портнихи, музыканты, писатели, целители и даже священники Подпольного храма. Мне всегда хотелось посетить церковную службу. Но сейчас любой ритуал покажется фальшивым.
