Но более всего удивляют стены. Каждый квадратный фут занят произведением искусства. Завороженная, я подхожу поближе и приглядываюсь. Большинство картин явно нарисованы детьми – по преимуществу разноцветные карикатурные смеющиеся человечки, держащие за руку такого же карикатурного мужчину, явно долженствующего изображать Лэчлэна. Все без исключения круглоголовые Лэчлэны, нарисованные детишками, улыбаются во весь рот.
Притом что, повторяю, господствуют детские рисунки, попадаются и работы, сделанные более искусно и тонко. Одна – простой карандашный набросок пожилой женщины на кухне с раскатанным перед ней на столе тестом. Линии скупы, но точны. Я почти ощущаю запах испеченного хлеба. В одном углу картины название: НАНА. В другом – имя художника: Айрис. И сразу передо мною встает ее жизнь: девочка, воспитанная любящей бабушкой и оставшаяся одинокой и всеми покинутой после ее смерти. А вот здесь – сама бабушка с целым выводком внуков. Зачем Айрис отдала этот рисунок Лэчлэну? Чтобы напомнить, что все здесь – члены одной семьи?
А еще было несколько работ, которые иначе как мастерскими не назовешь. Они выполнены на грубом, неумело обработанном холсте и кое-как прилеплены к каменной стене… но класс исполнения – потрясающий.
В центре каждой картины – животное в непринужденной позе, явно не подозревающее, что за ним наблюдают. Вот лениво растянулся леопард во всем своем великолепии; вот белочка сидит на задних лапках, грызет зажатый передними орех; вот дельфин на мгновенье взлетает над вспененной поверхностью моря, чтобы набрать воздуха и снова, весело подмигнув глазом, погрузиться под воду.
Вокруг всех этих зверей и зверюшек – живая природа, изображенная в ярких подробнейших деталях. Леопард – в пышной зелени джунглей; поверхность моря – стихии дельфина – испещрена саргассовыми водорослями и серебристыми бликами. Но ближе к обрезу холста детали становятся все менее отчетливыми. Краски приглушаются, мир бледнеет и постепенно исчезает. В глазах животных мелькает ужасная догадка: их существование подходит к концу.
В правом нижнем углу неровными черными буквами нацарапано имя художника: Лэчлэн.
– Потрясающе, – говорю я, и сама чувствую, как неискренне звучит эта пустая лесть. Мне хотелось бы захлебнуться словами, говоря об этих картинах, о том, какие чувства они пробуждают, о ностальгии по чему-то такому, чего я в действительности никогда не испытывала, об утратах, случившихся еще до моего появления на свет. Но меня охватывает робость, слов я не нахожу.
– Так, забавляюсь в свободное время, – пожимает плечами Лэчлэн, явно не желая говорить о своих картинах. – Не то чтобы у меня было его много.
Я все же пытаюсь объяснить, чем меня задели его картины.
– В них – запечатленное ощущение уходящего и неизбежности ухода… Некогда, я уверена, подошел момент, когда люди поняли, что конец близок, что Гибель неизбежна. Тогда у них еще были машины и кондиционеры, они собирали отравленные химией урожаи, могли делать вид, будто такая жизнь способна длиться вечно, но в глубине души понимали, что по краям их мир уже рассыпается и сделать с этим ничего невозможно. – Я морщу лоб, стараясь найти другие нужные слова.
– Но нашелся человек, который это сделал, – уверенно говорит Лэчлэн. – Аарон Аль-Баз старался предотвратить рукотворную катастрофу, но его никто не желал слушать. Помешать людям разрушить мир он не мог, но мог спасти их. Нас. И наш долг – жить, храня память о нем, чтобы когда мир исцелится от язв и мы наконец вернемся в него, быть достойными возрождения.
– Он ведь в твоих глазах герой, верно? – мягко спрашиваю я.
– Он наш общий герой.
– А если нет? – Я задаю этот вопрос едва ли не помимо своей воли.
Лэчлэн возится с оружием, проделывая какие-то операции, смысл которых мне непонятен, но так или иначе они поглощают все его внимание. Судя по всему, ему кажется, что я просто выдвигаю некую гипотезу, вовлекая его в интеллектуальный спор.
– Если бы он не был героем, каким образом могли наши предки найти это последнее прибежище рода людского – Эдем? – рассеянно спрашивает он, продолжая приводить в порядок оружие.
Я придаю голосу твердость.
– Лэчлэн, я не шучу. Что станется с людьми Эдема, Подполья, с тобой, если обнаружится, что Аарон Аль-Баз – вовсе не тот праведник, каким его все представляют?
Наконец-то он сосредоточивается, вскидывает голову и напрягается, словно только что заметил опасность.
– Тот факт, что мы здесь, что мы сохранились, притом что все остальные живые существа на планете исчезли, уже является в моих глазах доказательством его праведности. – Его голос звучит агрессивно, едва ли не враждебно, и какая-то часть моего существа уже готова оставить эту тему. – А если народ Эдема обнаружит нечто, опровергающее это… – На мгновенье он теряется. Он никак не может взять в толк, чего я добиваюсь и каковы могут быть последствия моих усилий. – Тогда все обрушится. Все, во что верит каждый из нас.
– Мне кое-что попалось на глаза, – едва слышно говорю я. – Это кое-что передала мне мама, перед тем как… – Я осекаюсь. – Она нашла это у нас дома, в тайнике, за каменной стеной. В этом доме жил Аарон Аль-Баз сразу после Гибели.
Я сажусь на кровать и выкладываю все, что узнала.
Аарон был провидец, визионер, увидевший грядущую глобальную экокатастрофу задолго до всех остальных. Это был гений, поставивший себе на службу технику, долженствующую предотвратить распад, а когда выяснилось, что это невозможно, хотя бы упорядочить его. Он создал механизмы, компьютеры, программы и заставил их работать, запустив тем самым затянувшийся на время жизни нескольких поколений процесс спасения планеты. Но перед тем он решил избавиться от одной вещи, которая прежде всего отравляла и выжигала жизнь на планете.
Уничтожила большую часть рода человеческого вовсе не экокатастрофа. Ее уничтожил Аарон Аль-Баз. Он сделал это для того, чтобы спасти остатки планеты.
В каком-то болезненном, нечеловеческом смысле в этом была своя логика. Планета умирала от перенаселенности. Можно было либо попробовать справиться с ущербом, нанесенным людьми… либо уничтожить их причину. И в какой-то момент несравненный безумный гений синтезировал вирус, способный уничтожить почти сто процентов населения Земли. Его дар не знал границ; он просто создал программу, постоянно воспроизводившую патогенное вещество, и обучил своих любимчиков-роботов исполнять ее. И когда ученые в попытке предотвратить глобальное потепление запустили в атмосферу изобретенные ими частицы, он, в свою очередь, выпустил на свободу своего змия.
Разумеется, он позаботился о собственном иммунитете. Собственном, и своей семьи. Ну, а что касается остальной части человечества – это уж кому как повезет.
Естественный отбор, так он это назвал в своем манифесте.
Он сократил человеческую популяцию до малой частицы существовавших на тот момент миллиардов людей. Затем собрал выживших в одном месте и поместил в Эдем дожидаться той поры, когда люди смогут вновь населить Землю.
