– Дело в том, – поясняю я, – что нынешний канцлер предложил моему отцу пост своего заместителя.
– Так ведь отец ни за что не станет тебе помогать, – возражает Лэчлэн. – Если, конечно, Ларк сказала правду. – Он поворачивается к ней: – Все так и было? Отец действительно сдал родного сына?
Она утвердительно кивает.
– Мой отец случайно услышал, как об этом говорил кто-то из официальных лиц Центра, хотя не думаю, чтобы это было известно за его пределами. Не знаю уж, как ему самому удалось удержаться, но ни положению твоего отца, ни ему самому, ничто не угрожает. А собственному сыну он сам подписал смертный приговор.
Я слышу, как у Лэчлэна перехватывает дыхание, ощущаю рукой его прикосновение, но сбрасываю его ладонь.
– Я не нуждаюсь в жалости – мне помощь твоя нужна. Я понимаю, отец мой – злой человек, он на все готов, лишь бы самому спастись. – Хотя, пожалуй, такого – что он способен предать Эша, казалось бы, любимого своего сына, – я даже вообразить себе не могла. Я – дело иное, меня он всегда готов был подставить, сдать, тут сомневаться не приходится, и останавливало его только то, что в таком случае пострадали бы не только я, но и мама с Эшем. Но Эша! Нет, такого я не ожидала даже от него.
– Мы ничем не можем тебе помочь, – повторяет Лэчлэн, с исключительной теплотой в голосе. – Миссия невыполнима. Это означало бы самоубийство. Мы не можем рисковать всем, что у нас есть, своими планами на будущее. – Я вижу, что он весь дрожит от волнения, разрывается между двумя противоположностями, за каждой из которых – и он это понимает – своя правда. Он хочет спасти Эша – и ради меня, и потому что Эш помогал второрожденной, и еще, мне кажется, потому, что Лэчлэн убежден: выручать людей из беды – его долг. Но в то же самое время он бесконечно предан Подполью, готов оберегать его любой ценой. Жизнь во имя Подполья отдать. И не только свою, но и жизнь Эша.
А мою? – мелькает у меня в голове.
– Не не можете, – поправляю его я, – а не хотите. – Я смотрю на него, не отводя взгляда, – пусть поймет, что я не шучу. – И если ты не поможешь мне, я не стану помогать тебе.
Какое-то мгновенье он, не находя что возразить, беззвучно шевелит губами. Но судя по искорке в его глазах – или это мне только почудилось? – он теперь на моей стороне. Согласиться не может, но если я не оставлю ему выбора…
Флинт хватает меня за плечо и круто разворачивает. На этот раз Лэчлэн не вмешивается. И мне кажется, я понимаю почему.
– Это еще что означает?
Я меряю его холодным взглядом.
– Да всего лишь одно: если вы не поможете мне вызволить брата, я не помогу вам получить столь нужные вам импланты.
Флинт взрывается:
– Но это же подлость! Мы открываем тебе двери, когда тебе не к кому обратиться и некуда идти. Ты полностью зависишь от нас. Если бы не мы, ты, да и каждый второй второрожденный были бы мертвы. И ты позволяешь себе шантажировать нас?!
– Вы меня слышали, – спокойно отвечаю я.
– Глупая девчонка, неужели ты думаешь, что мы не можем заставить тебя выложить все, что нам надо?
Я слегка округляю брови, хотя, по правде говоря, у меня уже начинает сосать под ложечкой.
– Вы уже пробовали. – Я стараюсь вложить в свои слова максимум презрения. – И кажется, не очень-то у вас получилось, а? Насколько помнится, ничего нужного вы от меня не узнали, даже когда я принимала вас за человека из Центра. Так что неужели вы думаете, что я открою рот сейчас, узнав, что имею дело всего лишь с несчастным второрожденным, ютящимся в своем подпольном схроне… в то время как на кону стоит жизнь моего брата? – Изъясняюсь я куда более храбро, нежели чувствую себя.
– Все равно сломаешься, – цедит Флинт, хотя уверенности в его голосе не слышно.
– Сломается, – подтверждает, к моему удивлению, Лэчлэн. – Только когда? А линзы нам требуются срочно. Особенно если есть риск того, что предатель, затесавшийся в ряды Крайних, прознал о нашем существовании. Действовать надо быстро, а замысел наш может сработать только в том случае, если удастся заполучить линзы. Ну да, в конце концов ты ее сломаешь. Но что, если на это уйдет не один день? И что, если она умрет под пыткой?
Я прекрасно понимаю, что он делает, но вида не подаю. Флинт явно колеблется, и это его злит. Я не особо разбираюсь в науке управления, но вряд ли горячность – такое уж достоинство лидера.
– Вы хотите спасти то, что вам дорого, – гну я свою линию, – и я тоже.
– Выйдем отсюда, – бросает Флинт Лэчлэну и круто разворачивается на каблуках. Лэчлэн следует за ним, подмигнув мне по дороге.
Теперь, когда мы остались одни, я обнимаю Ларк и крепко прижимаю ее к себе. Я чувствую, как она дрожит всем телом, и не отпускаю, пока дрожь не начинает утихать.
– Где мы? – спрашивает она.
Может, говорить ничего не надо. То, что ей уже известно – и о чем она, возможно, сама догадалась, – и так едва не стоило ей жизни. Но она моя подруга и должна знать. Один раз, вызнав тайну, она уже промахнулась. Теперь будет глядеть в оба.
– Это место называется Подпольем. Когда-то оно было подготовлено как город-двойник Эдема, на тот случай, если что-нибудь пойдет не так. А сейчас это тайное убежище второрожденных.
Ее лицо озаряется улыбкой, словно и недавние мучения, и неопределенное будущее перестали иметь для нее значение.
– Выходит, у тебя есть дом! Это же как раз твое место! Я за тебя так рада! Но… – Улыбка гаснет, и я буквально физически ощущаю, как она что-то вычисляет в уме. – Выходит, мы не сможем с тобой видеться. Тебе нельзя отсюда уходить, а мне навещать тебя здесь.
– Ларк, я и сама пока мало что понимаю. Не знаю уж, чем заняты Крайние, но Подполье – организация серьезная. От нее, от секретности ее существования, зависят тысячи и тысячи жизней.
Она хмурится, но потом встряхивает головой, и ее сиреневые волосы рассыпаются по лицу.
– Ничего, ты выберешься, – уверенно заявляет она с лукавой улыбкой. – А я буду тебя ждать. И дождусь, можешь не сомневаться.
И даже в этой атмосфере угрозы и неопределенности я ощущаю исходящую от нее уверенность и понимаю, что, независимо ни от чего, неважно, сколь рискованно это будет, я постараюсь с ней встретиться.
Входит Лэчлэн и, увидев, как мы обнимаемся, как безотрывно глядим друг на друга, как у Ларк блестят глаза, резко останавливается.
Я неловко отстраняюсь от Ларк, зацепившись пальцем за локон ее растрепавшихся волос. Не знаю даже, на кого из них и смотреть. Ведь я обоим столь многим обязана. И испытываю – применительно опять-таки к обоим – не просто признательность, но и чувство долга. Тревожно от каких-то новых, незнакомых переживаний, и сейчас я могу делать только одно: не обращать внимания. Это как если застываешь, потрясенная величием горного пика, испытываешь страх перед предстоящим подъемом… и при этом все равно решительно пересекаешь вброд ревущую реку. Пик, вернее, пики – Лэчлэн и Ларк, память об их поцелуях – сверкают, неудержимо манят к себе. Но это все – не сейчас, и мне приходится отвлечься.
