– Ну, что… – неуверенно произношу я, но Лэчлэн в своем стиле, который я только начинаю осваивать, бросается к забору и… не поджаривается, как на сковородке. Он с ухмылкой оборачивается ко мне.
– Пошли?
Мне трудно удержаться от смеха. А дальше… мне трудно удержаться от того, чтобы не броситься следом за ним, и хоть начал он первым, я раньше касаюсь верхнего ряда проволочного заграждения. Я чувствую себя сильной, уверенной.
Не знаю уж, кого я ожидала увидеть – средних лет ученого, строгого врача в белом халате? Так или иначе, встречает нас молодая женщина с гладко зачесанными назад рыжими волосами и густо накрашенными черной тушью ресницами на бледном как полотно лице. Эту бледность еще больше подчеркивает белизна одежды. Облачена она не в традиционный, какой я привыкла видеть на отце, халат, а скорее в сшитое на скорую руку платье, на котором выделяются блестящие металлические застежки. На фоне его пронзительной белизны волосы ее выглядят ниспадающей лавой, а глаза сверкают, как горящие угольки.
Какое-то время она пристально глядит – нет, вглядывается – в меня, затем глаза ее немного расширяются.
– Черт! Ты где так долго пропадала? – шипит она. – А это кто такой? – Она косится на Лэчлэна своими блестящими глазами.
– Я… – начинает он, но ей явно недостает терпения дождаться ответа. Она хватает нас обоих за руки и рывком втаскивает внутрь.
– Да неважно мне, кто вы такой. А вот Рауэн я хорошо знаю. По крайней мере, по описаниям матери и физическим характеристикам. Меня зовут Флейм
[7]. – Имя подходит ей наилучшим образом. – Почему вчера не явилась? – требовательно спрашивает она.
Твердым по возможности голосом я рассказываю про патруль, про гибель мамы.
– Да, она говорила, что кто-то напал на твой след, – задумчиво роняет киберхирург. – Черт! – снова выпаливает она, резко отступая в сторону. Мы повторяем ее маневр. – Мне следовало бы уничтожить линзы в тот самый момент, как только возник малейший намек на опасность.
– Но ведь вы этого не сделали? – говорит Лэчлэн, и Флейм вперяет в него пронзительный взгляд.
– А вам-то какое до этого дело? Ладно, неважно. – Она поворачивается ко мне. – Готова? Операция продлится около часа, но еще какое-то время тебе придется понаблюдаться у нас. А дальше – будем встречаться в течение двенадцати недель. В общей сложности понадобится минимум полгода, чтобы линзы полностью совместились с нейронами. Чтобы убедиться в этом, будет необходимо провести специальное обследование. Если снять их либо попытаться что-то исправить до этого, придется начинать все сначала. Если же все пойдет как надо, они станут неотъемлемой частью твоего организма. Так что будь осторожна, ибо ко всему прочему это единственная пара, которая у меня получилась, и, по правде говоря, после того как поставлю ее тебе, я в эти игры больше не играю. Мне не нужны неприятности. Деньги – это хорошо, но не рисковать же ради них жизнью.
На протяжении всего этого монолога я пытаюсь вставить хоть слово, но, покуда она не выпускает весь пар, мне это не удается. В конце концов я выдавливаю:
– Не нужны мне эти линзы. Пусть Лэч… мой друг их возьмет. – Кажется, спохватилась я вовремя – имени его называть нельзя.
Она не останавливается и бросает на ходу:
– Забудь. Этого не будет.
Я стараюсь не отставать.
– Но, повторяю, они мне не нужны. А ему нужны.
Она театрально зажимает уши.
– Даже слушать ничего не хочу. Мне и без того немалого труда стоило сдвинуть внутрь три из колец Серпантина, но этим мои общественно полезные деяния исчерпываются. Можешь сражаться с Центром или превратиться в черепаху, или окормлять голодных и нищих – мне все равно. Об одном только прошу: мне ничего говорить не надо.
– Да вам ничего и не нужно знать, – пытаюсь убедить ее я. – Просто отдайте линзы не мне, а ему.
– Девочка, неужели ты не понимаешь? Это твои линзы. Твои и ничьи другие.
– Я знаю, мама вам заплатила, но…
– Да не в деньгах тут дело. – Она грустно усмехается. – То, что я сейчас скажу, будет в первый и последний раз. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что никому в Центре доныне не удавалось изготовить линзы, которые подходили бы кому-то персонально? Которые – так, как эти, – знаменовали бы прорыв в общей системе Экопана? Это шедевр! Мой шедевр. Раньше, при всей моей квалификации, при всех моих ученых степенях, я ставила заурядные импланты Бестиям – рога, чешую, – но вот впервые в жизни мне удалось создать нечто исключительное. Это ведь не просто линзы. Твоя мама снабдила меня всем необходимым – сканом глаз, мозга, температурным графиком, метаболическими данными, обрисовала личностные особенности… Эти линзы изготовлены исключительно для тебя. Любому другому ставить их бессмысленно.
Я потрясена. Не знаю, что и думать. Раньше я тосковала по нормальной жизни, но, убедившись в ее невозможности, решила, что линзы мне совершенно не нужны. Я хочу остаться самой собой. Со своими глазами, своей индивидуальностью, пусть даже всю жизнь придется таиться. Пусть даже умереть придется ради этого.
У меня уже готово сорваться с губ: забудьте вы про эти линзы, уничтожьте их, мы уходим… когда Лэчлэн стискивает мне плечо. Вряд ли он этого хотел, но получилось больно.
– Ты должна получить эти линзы, – говорит он сквозь зубы. – Ты станешь на мое место.
Я трясу головой.
– Нет… – начинаю я, но он тянет меня в сторону, бросая на ходу: извините нас. Киберхирург пожимает плечами и раздраженно машет рукой – ступайте, мол, куда хотите.
– Это наш единственный шанс, – шипит Лэчлэн, едва мы остаемся вдвоем. Он так тесно прижимает меня к себе, что мне становится неловко. – Зазор очень узок. В том числе и возрастной. В школу, в семьи внутреннего круга должен проникнуть кто-то нашего с тобой возраста, иначе вся операция пойдет насмарку.
– Я… я не такая, как ты. К тому же вообще почти ничего не знаю про то, что вы задумали!
– Ты на меня похожа больше, чем думаешь. Вижу, что у тебя есть чувство справедливости. Вижу, что ты радеешь о второрожденных, да и обо всех детях Эдема.
– И все равно я не могу! Ты…
– Что я? Что я могу сделать такого, чего не можешь сделать, или хотя бы чему не можешь научиться ты? Ничего особенного во мне нет. Парень, которого все, кому не лень, пинали, унижали – пока он не решил восстать и бороться. Ты тоже боец, Рауэн. – Он касается щеки в том месте, куда я в свое время угодила ему кулаком. Но ведь то было иное дело.
Я трясу головой.
– Я – это просто я.
– Только не надо думать, что сказать «просто я» – достаточно. Выслушай меня, Рауэн! Сейчас на кону – все! Я все подготовил, всему научился, ни о чем другом не думал весь прошедший год.
