– Нам к заключенному номер восемьдесят девять, – отрывисто бросает Лэчлэн, предусмотрительно вертя в пальцах ручку. Другая, такая же, заложена у него за ухом.
– Вас нет в списке, – не поднимаясь с места, говорит один из охранников.
– Запрос должен был поступить, пока мы шли сюда. – Судя по тону, объясняться Лэчлэну невероятно скучно, а для убедительности он еще и зевает во весь рот. – Давно секретаря надо было уволить. – Он пожимает плечами и указывает на меня пальцем через плечо. – Велено опекать эту особу, чтобы боссу потрафить. – Он заговорщически понижает голос. – Его любимица. – Лэчлэн подмигивает, и я делаю вид, что смущена. Учитывая обстоятельства, не такая уж трудная роль.
– Из камеры его выводить надо? – спрашивает охранник.
Лэчлэн поворачивается ко мне. Наступает мой черед.
– Нарушенную психику нельзя сколько-нибудь серьезно изучать через тюремную решетку, – менторским тоном говорю я, вертя в ладони блокнот, вынимая и вновь возвращая на место вставленную в него ручку. – Важно понять, что лежит в основе антиобщественного поведения, дабы подавить его проявления в зародыше. – Хотелось бы верить, что я изъясняюсь как и положено студенту-гуманитарию, озабоченному только одним – понравиться своему научному руководителю. Я долго репетировала эту роль.
Лэчлэн демонстративно закатывает глаза.
– Вылечить, наверное, его хочет.
– Этого уже не вылечишь, – бросаю я, – но возможно, удастся другим помочь, пока не сбились с пути.
Лэчлэн впечатывает кулак в ладонь другой руки.
– Таких только одним способом исправишь, – говорит он. – Кулаком, если захватить болезнь вовремя, и более кардинально, если кулак не сработает.
Видя в молодом чиновнике, роль которого усердно играет Лэчлэн, единомышленника, охранник смеется, кивает напарнику, тот проверяет при помощи какого-то электронного устройства, нет ли у нас при себе оружия. Я предлагала взять его с собой, но Лэчлэн сказал: нет. Ношение оружия в зоне безопасности запрещено, даже охранникам. По словам Лэчлэна, это облегчает нашу задачу. Когда есть оружие, люди умирают… и среди этих людей можем оказаться и мы.
У нас одна забота – вытащить Эша из тюрьмы.
Охранник сопровождает нас до камеры, в которой нет ничего, кроме двух стульев, стола с вделанными в него кольцами-наручниками и окна с матовым стеклом, через которое ничего не видно.
– Ожидайте здесь, – говорит он. – Сейчас приведу заключенного.
– Лэчлэн, – шепчу я, – оттуда, наверное, ведется наблюдение. – Я киваю в сторону окна. – И если он будет прикован к столу…
– Ш-ш-ш, – останавливает он меня. – Если так, то это значит лишь, что действовать надо быстро. – По первоначальному плану, мы должны были делать вид, будто допрашиваем Эша, пока не убедимся, что охранники вернулись на свои места. Я думала, у меня будет какое-то время, чтобы взять себя в руки, сделать несколько глубоких вдохов. К такому я не готова!
Но придется.
– Придется заняться им снаружи, в общем зале, – говорит Лэчлэн, и следом за ним я выхожу из допросной.
– Эй! – доносится из соседней с ней камеры. Лэчлэн качает головой. Не вмешивайся. Сосредоточься на деле, безмолвно взывает он. Но я не могу не посмотреть в ту сторону.
Это незнакомый мне невысокий дородный мужчина. Он одет в серую тюремную робу, на открытых участках кожи – на лице и на руках – видны отметины, похожие на ожоги. Он подкрадывается поближе и говорит самую страшную вещь из того, что можно было сейчас услышать:
– Я знаю, кто ты.
Я в ужасе округляю глаза. Сейчас он говорит негромко, но никто не мешает ему повысить голос, позвать охранника, тогда нам конец.
– Что вам надо? – шиплю я.
– Извини, – едва ли не в голос рыдает он, заставляя меня вздрогнуть. – Я не собираюсь никому ничего говорить, клянусь.
Видно, он действительно меня знает, но я его – нет.
– Кто вы?
Он называет имя, которое мне ничего не говорит:
– Клейтон Хилл. – И добавляет: – Ты очень похожа на свою мать. И на брата. Мне ужасно жаль, что с ней все так вышло. И это я во всем виноват. – По его мясистым щекам текут слезы. – Я даже не очень-то долго и держался. Они… они… – Он поднимает руки, показывая мне ожоги. – А потом сказали, что она мертва. И это было хуже всякой пытки. Она ведь была такая чудесная женщина. Такое большое, доброе сердце.
Неужели это возможно?
– Так вы… вы тот сотрудник Центра, который помогал ей?
Он тянет ко мне руки сквозь ячейки решетки, на сей раз в мольбе.
– Извини меня, пожалуйста. Извини за то, что не хватило сил.
Выходит, это не Ларк. Не ее это вина. Испаряется горечь, которая охватила меня и не отпускала при мысли, будто она, пусть невольно, стала виновницей маминой смерти.
Мне приходится заставить себя отвернуться, потому что охранник уже выводит Эша из камеры. Руки у него связаны за спиной, выглядит он растерянным и бледным, все лицо в синяках. Идет, спотыкаясь, охранник вынужден поддерживать его. Наркотиками накачали? Взгляд его блуждает, какое-то время он вообще ничего не видит. Затем вроде приходит в себя, и в один страшный миг – я не успеваю остеречь его взглядом или жестом, да он и сам не успевает сообразить, что к чему, – Эш выпаливает:
– Рауэн?! А ты что здесь делаешь?
Ч-черт! Охранник, сопровождающий Эша, явно ничего не понимает. Можно было бы, конечно, попробовать заиграть ситуацию, сказать, что Эша накачали какой-то гадостью, все у него в голове смешалось, а может, это какая-то уловка с его стороны, потому что на самом деле видит он меня впервые. Но раз возникшее сомнение рассеять уже сложно, и у нас остается один-единственный шанс.
Был план. Хороший план. Но если я чему за последние несколько дней и научилась, так это тому, что планы почти всегда меняются.
Лэчлэн сдвигает на нос свои сверхмодные очки с затемненными, зеленоватого цвета линзами и поверх оправы смотрит на меня своими красивыми глазами второрожденного.
– Готова? – беззвучно спрашивает он. Я тянусь к жемчужным бусинам у себя на шее и едва успеваю кивнуть.
Словно не каких-то несколько часов потратили мы на разговоры, а целыми неделями репетировали эту сцену, Лэчлэн бросается к Эшу, направляя на него, как копье, ручку, которую все это время вертел в пальцах. Охранники, полагая, вероятно, что он намеревается прикончить их подопечного, встают у него на пути… и неожиданно выясняется, что это больше не ручка.
В тот же миг я крепко захватываю в ладонь горсть бусин, срываю с шеи ожерелье и бросаю на твердый пол. Жемчужинки подпрыгивают и раскатываются по всему тюремному помещению. Иные катятся к входу, где на страже стоят другие охранники. Я вижу, как мужчины и женщины в форменной одежде с любопытством вглядываются в эти невинные на вид жемчужины… но неожиданно выясняется, что это больше не жемчужины.
