* * *
Ho пока сплетники радостно злословили, Полина – та к которой были обращены последние слова Тургенева «Вот царица из цариц!», исполняла свой печальный долг. B том же году лишь немногими месяцами раньше она схоронила мужа, и теперь вся организация похорон легла на ее плечи. Вместе с художником Э. К. Липгартом она сделала несколько рисунков Тургенева на смертном одре. Тело поместили в свинцовый гроб и перевезли в Париж в подвал русской церкви на улице Дарю. Ha отпевании 7 сентября собрался весь «русский Париж» – «целая толпа людей гигантского роста с бородой, как у Бога-отца, целая Россия, существование которой нельзя было и заподозрить», – вспоминал Эдмон де Гонкур. Боглюбов же писал: «Похоронили мы Ивана Сергеевича совершенно по-православному. Протоиерей нашей посольской церкви Д. В. Васильев, будучи земляком покойного, сказал над гробом прекрасное слово, где в массе обрисовал сердечную доброту Тургенева и любовь к ближнему. Палатка была достойна Ивана Сергеевича, черная, глубоко траурная. 12 громадных канделябров ее освещали. Вместила она 1000 человек народа линией. Вереница довольно потрепанных людей взошла с достоинством и возложила венок с надписью – это были ниглисты или лучше – жители Латинского квартала
[148]. A в 8 ч. вечера гроб отправили с тихим поездом. Завтра едут гг. Шамро и Дювернуа, зятья Виардо, на границу России и дальше».
15 сентября Полина обратилась к русскому послу в Париже князю Орлову с просьбой разрешить перевозку тела Тургенева в Россию. Когда это разрешение было получено, с гробом отправились ее дочери Клоди и Марианна и их мужья. Сама Полина не поехала, возможно из-за плохого самочувствия, возможно – опасаясь враждебности русских. Тургенева похоронили на Волковском кладбище 27 сентября 1883 года.
* * *
Еще 17 сентября Полина возобновила свои уроки. Ученицы отмечали, что она была грустна, по временам нетерпелива и невнимательна, но потом вновь становилась любезной и заботливой, угощала их вкусными завтраками.
B следующем году она продала свой дом и виллу в Буживале и, по словам современников, «из королевы гостиной на улице Дуэ сделалась затворницей бульвара Сен-Жермен». Вероятно, она чувствовала необходимость уехать из дома, который ежесекундно напоминал ей об ушедших. Из окон своей новой квартиры на верхнем этаже дома на бульваре Сен-Жермен, 243 она могла видеть набережную д'Орсэ, Сену, Бурбоннский дворец, Луксорский обелиск, Елисейские поля и холм Монмартра. Именно то, что нужно, чтобы понять, что воспоминания навсегда остаются с нами, но жизнь продолжается.
Однако в прошлом были не только светлые воспоминания. Брюэр, бывший муж Полины Тургеневой, затеял против Виардо судебный процесс, оспаривая завещание Тургенева. Едва в 1885 году дело было решено в пользу Виардо, и она занялась разбором оставшихся рукописей и вещей писателя, как разразился новый скандал. Полина послала в Россию для публикации последний рассказ Тургенева с символичным названием «Конец», записанный ею под его диктовку. Внезапно возникли слухи, что рассказ «подделка Виардо» и не имеет никакого отношения к Тургеневу. Их распространял друг Тургенева и Полины П.В. Анненков, которого Полина просила помочь ей в разборе архива писателя, называя при этом «самым дорогим другом, самым верным критиком». B итоге рассказ был все же напечатан в «Ниве».
Полина продолжала давать уроки, устраивала для своих учениц ангажементы, всегда готова была поддержать и помочь, например, «приспособить» слишком трудную партию для определенного голоса.
* * *
C годами Полина не утратила способности радоваться жизни. Напротив, она говорила своим друзьям: «Чем больше я старею, тем больше интересуюсь окружающими меня предметами и людьми. B мире столько прекрасного, чтобы им любоваться. Столько людей, чтобы их любить». Она продолжала писать музыку, ее оперетты и пантомимы с успехом шли на сцене.
Порадовала Полину встреча с Петром Ильичем Чайковским, романсы которого она часто исполняла. 12 июня 1886 года он навестил ее, о чем позже написал родным: «Вчера завтракал у старушки Виардо. Это такая чудная и интересная женщина, что я совершенно очарован ею. Несмотря на свои семьдесят лет, она держит себя на положении сорокалетней женщины, подвижна. Весела, любезна, обходительна и сумела так устроить, что я с первой же минуты почувствовал себя как дома». Позже он еще несколько раз навещал Полину, она пела для него, показывала ему хранившуюся у нее партитуру «Дон Жуана» Моцарта. «Точно пожал руку самого Моцарта и беседовал с ним!» – написал Чайковский.
B 1885 году Полина отправилась в Норвегию, где познакомилась с Эдвардом Григом. Ездила она также и в Швейцарию.
Полина Виардо успела пожить в новом, XX веке. Она скончалась 18 мая 1910 года. B ее некрологе, опубликованном в России, были такие слова: «В истории музыки ее имя сохранится с ореолом необычайно ярким, а русское общество сохранит о ней память как о близкой, любимой женщине великого писателя, не только преданной ему, но и вдохновлявшей его и охранявшей в одиночестве». Полину похоронили на Монмартрском кладбище рядом с Луи Виардо.
Приложение
Молодость И. С. Тургенева (П. В. Анненков)
«Мир праху твоему!» – так обыкновенно кончаются поминальные речи над усопшими, выражая тем пожелания живущих предать забвению все, что могло бы сколько-нибудь затемнить нравственный облик покойника. Ho такое трогательное восклицание пригодно только для лиц, никогда не выходивших из толпы; для всех других оно звучит довольно странно, потому что со смертью их тотчас же начинается разбор их деятельности, их заслуг перед обществом и завершается указанием и перечетом тех препон, на какие они могли наткнуться в самом обществе. Только личности низших порядков жизни и представлений могут надеяться на «мир своему праху», но люди, носящие большое имя, должны ожидать, что с их кончиной и загорится критическая буря и возникнет спор, который потребует многих лет для своего разрешения. K удивлению, почти ничего подобного не случилось ни перед похоронами Тургенева, ни после них. Гроб его, засыпанный цветами, пришедшими с разных сторон, торжественно шел до могилы, не встречая помех и протестов. Старая историческая злоба, кой-где еще встречающаяся в обществе, против чествования независимого труда, таланта, знания, притаилась на время. Взамен редко приходилось кому-либо встретить такое согласие передовых людей Европы с русскими воззрениями на поэта, как при оценке его значения и влияния. Для судей всех национальностей это был «сказочник», столь же почетный, как и герой, прославившийся на бранном поле, как дипломат, победивший своих противников, как любой человек, высоко стоящий на ступенях иерархической лестницы. Что же такое нашлось у этого «сказочника», чтобы извратить обыкновенный ход человеческих дел и наградить его, на другой день кончины, единодушными благословениями своих и чужих людей?..
To было произведение совокупного дела художнических его разоблачений, науки жизни, им проповедываемой, и обаяния его личности
[149]. Покойный романист наш успел – к половине долгой жизни – привести нравственную природу свою в такое соответствие с благородством писательских своих помыслов и творчества вообще, что они составили вместе один образ, возбуждавший умиление и привязанность образованного мира. Приведем несколько примеров, ограничиваясь фактами заграничной его жизни. Тотчас же по переводе его рассказа «Живые мощи», Ж. Санд писала ему: «Maitre! Nous devons aller tous а votreecole» (Мэтр! Мы все должны пойти в ученье к вам (франц.). «Странно и дико, – прибавлял Тургенев, сообщая по секрету этот отзыв знаменитого романиста, – но все-таки приятно выслушать такое мнение». Вообще он никак не соглашался принять титул представителя эпического творчества в Европе, какой немецкие и французские друзья его готовы были предложить ему, и почти разделял мнение «Allgemeine Zeitung» (тогда еще Аугсбургской), которая ядовито и насмешливо говорила о поклонении немцев «московской» эстетике. Успех своих рассказов он постоянно объяснял новостью предметов, им затрогиваемых, и тем, что в них своя и чужестранная публика встретили еще не ожидаемые и не подозреваемые ими начала морали и своеобычной красоты. Скромность его в этом отношении выдержала искушения, перед которыми мог бы потерять голову менее твердый человек. Напрасно большинство знаменитостей европейского мира слали ему одна за другой свои приветы. Карлейль утверждал, что более трогательного рассказа, чем «Муму», ему еще не приходилось читать; старый Гизо выразил желание познакомиться с автором «Дневника лишнего человека» – психического этюда, по его мнению, раскрывающего неведомые глубины человеческой души; молодой и торжествующий тогда Гамбетта приглашал его на парламентские завтраки и толковал о делах родины своего гостя. Известно, что Тэн в своей «Истории революции» сослался однажды на те же «Живые мощи» как на образец воспроизведения истины народного понимания жизни; не менее известно также и то, что Ламартин при описании своей встречи с Тургеневым достиг такого пафоса, который близко стоял к комизму. He говорим уже об отзывах прямых друзей нашего поэта – Флобера, Додэ, Золя, Мопассана и Ренана: они знакомы русской публике. Ничто не могло поколебать убеждения Тургенева в скромной роли, какая выпала на его долю в отечестве, даже и тогда, когда немецкий критик Юлиан Шмидт, разбирая «Дым», вопрошал его автора: «Чем же вы объясните после вашего пессимизма политическое величие своей родины и появление в ней таких людей, как Пушкин и вы сами?» Его не сбило с толку даже и нарождение в Германии идеалистов, вроде благородного Пича (Pietsch), недавнего переводчика комедии «Нахлебник», который сделал задачей своей жизни распространение его произведений в своем отечестве и извещал Тургенева всякий раз, как приобретал для него нового надежного поклонника или новую поклонницу. Осторожность нашего романиста поистине была очень ценного свойства, если вспомнить еще, что мы не перечислили и десятой доли тех оваций, которых он служил предметом за границей.
