Мы углублялись в запретную часть замка. Воздух здесь был сухой и теплый, и мне казалось, откуда-то доносится гул и лязг, как от огромного цеха с работающими машинами. Граф замолчал, прислушиваясь к гулу, но меня снедало жгучее любопытство.
— Милорд, а почему Тиррина так поступила с башней? За что она мстила?
— Я отказался жениться на ней. Она была еще ребенком. Маленьким, кошмарным, безумно прекрасным чудовищем.
Мне показалось, что он произнес это с горечью. То есть, если бы не характер, он купился бы на красивенькое личико? Самое невероятное за этот безумный день, — я почувствовала укол ревности. Да ну, не может быть! Это не я. Это кто-то из моих девочек, точно.
— Но вы же потом согласились жениться!
Мы спускались по крутой лестнице, и я удерживала подол платья одной рукой, а другой цеплялась за перила.
— Только потому, что Тиррина полностью лишилась магии и навредить уже не могла. И только по приказу короля. Я тоже хотел отомстить. — Шедший впереди некромант резко остановился и развернулся, и я оказалась на пару ступенек выше его, мои глаза встретились с острым, как кинжал, стальным взглядом. Мне даже явственно послышался лязг оружия. — Я хотел запереть Тиррину в Безумной башне. Я хотел, чтобы она каждой частицей когда-то прекрасного тела почувствовала, что натворила. И чтобы ее черное сердце дрогнуло и раскаялось.
Я содрогнулась. Безумная башня — очень точное название. Светлые Небеса, как хорошо, что я сбежала! Разве он стал бы разбираться, что в теле его невесты — другой человек? Я бы с ума сошла в такой тюрьме.
— Но я… но вы же со мной такого не сделаете, милорд? — непроизвольным умоляющим жестом я сложила ладони лодочкой.
— Вы — не Тиррина, — дрогнули в улыбке его губы. — Хотя, признаюсь, в первый день я с трудом удерживался, чтобы не поселить вас в Безумной башне. Но, к моему изумлению, вас приняло сердце Орияр-Дерта, вас приняли люди, маги и полукровки Орияр-Дерта, и это настолько расходилось с моими подозрениями, что я не мог не заинтересоваться феноменом. С Лаори-Эрлем не спорит даже его хозяин.
Он продолжил путь со словами:
— Ну вот, мы почти пришли.
А я, все еще ошеломленная его намерением, пусть неосуществленным, сунуть меня в кошмарную башню, сделала шаг вперед, забыв и о подоле, и о перилах. И, конечно, по закону подлости наступила на край платья и свалилась, ударившись правым виском о перила.
Если бы не «вьюнок», в тот момент все мои проблемы закончились бы вместе с жизнью. Но мне показалось, мое невидимое украшение выставило все листики, лапки, или что там у него было, и создало амортизационную подушку, не дав моей голове коснуться металла. Но треск явственно послышался, и висок взорвался болью.
— Осторожно! Почему с вами вечно что-нибудь случается, мэйс? — рыкнул некромант и, подхватив меня на руки, пронес по лестнице, прислонил к стене и, ухватив пальцами за подбородок, приподнял голову. — Сильно ударились? Вроде цела…
Мою голову покрутили вправо-влево. Граф нахмурился:
— Плохо. Блок треснул!
— Какой блок?
— Который я ставил Тиррине, когда Зим разбудила ее сущность айэ.
Я вспомнила разговор между некромантом и менталистом: «На ней два замка, запирающих друг друга. Две силы, переплетенные, как борцы на ринге. И напряжение такое, что если снять один замок, второй ее сразу уничтожит. Они уравновешивают и блокируют силу друг друга».
Что ж они такие хрупкие замки ставят?!
— И что теперь будет? — спросила я. — Я умру?
— Кто из вас? — фыркнул Ворон. — В вас оказалось даже не две, а три силы, мэйс. И третья, появившаяся недавно, подтачивала мой блок, пока он не стал хрупким. Это наверняка сила айэ Тайры. Я не мог ее учесть, как вы понимаете. Стойте спокойно, я попытаюсь укрепить.
Он наклонил мою голову так, что она уперлась в его плечо, а обе ладони положил на волосы, чтобы крепко удерживать затылок и массировать большими пальцами мои виски, словно ввинчивая в них что-то невидимое.
— Что-то не сходится, — нахмурилась я, чувствуя себя все более странно. — Если две силы были в Тиррине, одна в Тайре, то как же я?
— Не разговаривайте, мэйс, вы мне мешаете.
Но меня что-то тянуло за язык:
— А почему вы за последнюю пару часов ни разу не назвали меня по имени?
— Потому что я не знаю, с кем последнюю пару часов разговариваю.
— Я сошла с ума? Да?
— Нет, такое раздвоение сил и даже сознаний случается у магов, особенно у менталистов, но меня вы сейчас точно с ума сведете, если не замолчите.
— Я почему-то не могу молчать. Мне кажется, если я замолчу, то забуду ваш язык. Я его три года учила, старалась, когда попала в ваш мир и изображала потерю памяти. На самом деле моя память никогда не терялась. Только Тайра пыталась ее заменить своей. Ведь личность — это и есть память, так ведь? А вы можете называть меня Тамара. Это мое настоящее имя. Или Тома.
В страхе, что чертов блок треснул и меня опять захлестнет чужая воля и память, сметая и стирая мою личность, мою жизнь, я говорила и говорила, захлебываясь словами и чувствами.
О том, как очнулась от жуткой боли в чужом мире, чужом доме, чужом теле; о том, как боялась, что сошла с ума; как задыхалась от отчаяния и бессилия что-либо изменить, от невозможности вернуться домой.
О том, как до истерики боялась магов, как ненавидела опекуна, барона Гинбиса, его сальные взгляды, его потные руки на своем плече и горле, его мамашу, топтавшую мое достоинство и гордость каждый день.
И о том, как каждую ночь просыпалась от кошмара, что настоящая хозяйка этого тела Тиррина Барренс пришла, чтобы вытряхнуть из него мою душу, как мусор из корзины. О том, как ненавидела чужое лицо в зеркале и понимала, что ничего, ничего не исправить и никому невозможно рассказать и тысячной доли того, что я пережила за эти годы.
А теперь еще Тайра Вирт, как будто мало мне леди Тиррины.
Рассказывая, я не заметила, что лорд давно обнял меня и прижал к своему плечу, а второй рукой просто поглаживал мои волосы, успокаивая.
Наконец я устала говорить, отстранилась от такого твердого, надежного, располагающего к рыданиям плеча, нашарила в кармане платок, вытерла слезы и высморкалась.
— Простите, милорд. Я не лгала вам, я действительно не графиня. Но получается, моя душа каким-то образом вселилась в ее тело, и меня теперь казнят.
— Если узнают.
Я подняла на него глаза и попятилась бы, если б не стена, оказавшаяся за спиной. Его лицо было смертельно бледным, глаза — грозовыми, почти черными, а желваки на скулах ходили ходуном. Но это была не ярость, а какая-то сумасшедшая боль, словно ему хотелось крикнуть, но он не мог.
— Вы мне верите, милорд?
