— Не знаю… — проговорил Кейн. — Я не метил в голову. Просто захотелось двинуть ему. Но там такой спуск небольшой… Наверное, Эйбл как раз сделал шаг вниз — вот удар и пришелся по затылку. Думаю, так.
— Зачем ты его задушил?
Кейн глянул на Криса исподлобья. Он явно не горел желанием делиться подробностями.
— Я спрашиваю: зачем? — ледяным тоном повторил Литгоу.
— Просто… просто помог… Что-то вроде эвтаназии… — ответил Кейн, голос его немного изменился, стал тихим и хриплым. — Когда Эйбл упал, я подошел и глянул. Он лежал на спине, выпучив глаза, и хрипел. Я сразу понял, что ему крышка, что я… — он остановился на полуслове и замолчал.
— Продолжай! — нетерпеливо выкрикнул Литгоу.
— …Тогда я встал на колени, обхватил его горло руками. Он дернулся пару раз и все… Но я еще подождал немного — для гарантии. Люди ведь сразу не умирают.
— Откуда тебе это известно? Из дешевого кино?
— Нет. Просто знаю. — Кейн помолчал, сглотнул и заговорил снова: — Потом вижу: глаза у него как бы затуманились. Ну, тогда я разжал руки.
— Дальше! — выдохнул Литгоу.
Кейн пожал плечами:
— Дальше я поднялся и пошел домой. Биту только забыл, — прибавил он со вздохом.
Литгоу нервно подергал галстук.
— Ладно. Хорошо. Хорошо, что все вспомнил, — резюмировал он. — Прокурор настаивает на проведении следственного эксперимента. Это в твоих же интересах.
— Не поеду туда, — глухо проговорил Кейн. — Не хочу.
— Поедешь, как миленький!
— Не указывай мне!
— Очнись, Кейн! — Литгоу с размаху ударил кулаком по столу. — Ты в тюрьме по обвинению в убийстве родного брата! Со всеми отягчающими! Ты хочешь жить или нет, сукин ты сын?!
— Сам себя спроси!
— Слушай, Кейн, если ты ни черта не соображаешь, то хотя бы не мешай мне. Ты привык, что все твои выходки сходили тебе с рук. Что отец выгородит тебя, вытащит из любой передряги… — Литгоу замолчал на минуту, потом, понизив тон, завершил: — Если тебя осудят, то считай, что твоя песенка спета.
— Да пошел ты, Крис!
— Нет! — вдруг рявкнул Литгоу.
Кейн воззрился на него, как на придурочного.
— Нет, — повторил тише адвокат. — Никуда теперь от меня не денешься. Будешь делать то, что я тебе велю, и говорить, что я скажу. Понял?
Глава 14
Добро и зло… Два взаимоперетекающих понятия… Их единство и борьба… Противоположности тождественны?
Где та зыбкая грань, что отделяет грешника от праведника, труса от героя, убийцу от спасителя? Определима ли она вообще? Ведь каждый способен так легко перешагнуть ее…
Брендон который день уже безвылазно сидел в кабинете загородного дома, полностью погрузившись в себя. Он не только не был в состоянии вернуться к работе, но даже не мог никого видеть. Джессика безуспешно пыталась до него дозвониться, но Брендон упорно не отвечал.
Он то принимался философствовать, отстранившись от окружающего мира, то вновь возвращался на грешную землю, разрываясь на части от скорби и печали. И, как бывает в подобной ситуации почти со всеми смертными, Брендон отчаянно рвался в прошлое — туда, где ничего еще не случилось и где такое даже невозможно было предположить.
И ведь все произошло как раз тогда, когда он почти не сомневался, что Кейн наконец образумился, перерос свои мальчишечьи закидоны, повзрослел…
Даже еще несколько дней назад, когда Эйбл был уже мертв и в воздухе витала фраза: «Mortis causa ignota»,
[42] Брендон не был так несчастен, как сейчас.
Почва уходила из-под ног, и ухватиться было не за что.
Брендон О’Брайан никогда не был привержен философии. Даже в юности, в вузе — хотя учился весьма прилежно — чуть не завалил ее на ответственном экзамене. Его скорее можно было назвать жестким прагматиком — вернее, жизнь заставляла его быть таковым. Теперь та же жизнь резко развернула Брендона — лицом к лицу с вечными проблемами бытия, упорно подталкивая его к необходимости на собственном опыте поверять прикладную ценность краеугольных философских истин.
Моментами у него возникала классическая диссоциация
[43] — казалось, будто он видит все со стороны, не участвуя лично в происходящем. Потом это состояние медленно отползало, но тогда возвращалась дикая внутренняя опустошенность.
Брендон чувствовал себя не просто разбитым, а безнадежно старым. Чувствовал, как сдает не по дням, а по часам.
«Жестокая штука — жизнь. Вроде вчера ты еще был молод, полон сил… И представить не мог, что когда-нибудь будет иначе, — думалось ему. — И вот — на тебе: старость… навалилась, как темная морозная ночь…»
Даже если бы сейчас не существовало для Брендона моральных препон, не имелось бы под рукой безотказного Литгоу, все равно для борьбы в суде сил уже не оставалось…
Литгоу также был сильно поражен произошедшим и искренне сочувствовал О’Брайану, но быстро взял себя в руки и, отбросив эмоции, принялся за работу.
Прежде всего, он повторил для себя формулу: «Задача адвоката — противодействовать судьбе, а не идти у нее на поводу!» И, созвонившись со стороной обвинения, сразу же договорился о времени проведения следственного эксперимента, результаты которого могли многое решить — как в пользу обвиняемого, так и против.
Следственная комиссия прибыла в парк рано утром. Начали с осмотра местности, потом потребовали от Кейна детального объяснения.
«Задушил брата… Помог ему умереть… Господи, что он городит?!» — проносилось в голове у Литгоу.
А на Кейна тем временем сыпались вопросы:
— Поблизости были люди?
— Почему ты не позвал на помощь?
— Почему не вызвал медиков?
Но тот в ответ только пожимал плечами.
«Повел себя, точно дикарь в пустыне… Эвтаназия… — сокрушался адвокат. — Да, это нелегко будет объяснить».
— Здесь не суд! — вдруг заорал Кейн. — И плевал я на вас всех! На вместе взятых и по отдельности! Слышите — плевал!
«А это уже ни в какие ворота! — вывел для себя Литгоу. — Вся работа насмарку! Ну и болван!»
По окончании практически безрезультатного следственного эксперимента Литгоу сел в машину и, отдышавшись немного, закрыл глаза. Чувство было такое, будто закипают мозги. «Перегрелся на солнце, — подумалось ему, и тут же ответное: — Если бы!»
