Он взял ее руку в свою:
— Ты горевала о нем?
— Нет.
— Почему?
Грейс пожала плечами.
— И обо мне не будешь? — спросил он тихо.
Грейс пропустила вопрос мимо ушей.
— Видишь ли, — нехотя проговорила она, — любая женщина мнит себя богиней и хочет, чтобы ее не просто лелеяли, на руках носили, но чтобы ей поклонялись. Если же тебе без конца твердят, что не могут тобой насытиться, тут уж не любовь, а голод какой-то! Такая страсть быстро приедается. Будто лежишь на тарелке, а на тебя сверху капают его сладострастные слюни. М-да… — виновато улыбнулась Грейс, заметив, что картинка, ею нарисованная, получилась чересчур скабрезной.
Вик с сомнением посмотрел на нее: уж для кого-кого, а для Грейс любовь как раз и была чем-то вроде пищи. К чувственным наслаждениям она подходила как гурман, которого влекут блюда экзотических, еще не отведанных кухонь.
— В общем, страсть скоро испарилась, и все свелось к одному чревоугодию. Вот! — закончила она.
— Моя любовь — не голод, — покачал головой Вик.
— Да, твоя любовь — жажда!
Он усмехнулся и опустил глаза. Грейс попала в точку: Вик теперь не просто любил, желал ее, он ее жаждал.
Вик без устали упивался Грейс, не в силах унять своей жажды, которая иссушала его все сильнее. Так, что ему иногда бывало не по себе: в неутолимом чувстве к Грейс таилось что-то зловещее…
Спустя год чувства их не остыли. Вик Дадли и Грейс Хейворд привязались друг к другу, и обоим теперь казалось, что они знакомы чуть ли ни с детства.
И вот, наконец, настал день, когда Грейс, радостно улыбаясь, сообщила своему любовнику, что беременна. Эту новость Вик воспринял как внезапный удар стихии. Захлебываясь в потоках любви, он напрочь оторвался от реальности, и ни разу за все это время не посетила его мысль о возможных последствиях.
В том, что Грейс забеременела не от мужа, сомнений не было. Сэм почти месяц проболел, потом пару недель был в отъезде, благодаря чему любовники смогли встречаться чаще обычного. Результат не заставил себя долго ждать…
— Кого бы ты хотел, — игриво спросила Грейс, — мальчика или девочку?
— А ты… уже узнала?
— Нет, пока еще рано, — улыбнулась она. — Я хочу дочку. Я назову ее Агатой.
— Да… красиво… — проговорил Вик растерянно. — Но… ты могла бы спросить меня…
Грейс лишь руками взмахнула:
— Вик, ты только подумай: ведь мы с тобой создадим новую жизнь! Сотворим ее — из ничего, понимаешь? Как боги!
— Ты уверена, что хочешь ребенка?
Но Грейс не слушала:
— Мы будем как боги, Вик, как боги! — твердила она.
Вик зажал виски руками:
— А Сэм? Он не заподозрит?
— Не волнуйся, — успокоила его Грейс, — я обо всем позаботилась: вчера вечером мы были вместе. Сэму не в чем сомневаться.
— Все-таки этот ребенок не будет ему чужой… — размышлял Вик вслух.
— Да, конечно. Но об этом первая сказала я! — заявила Грейс, совсем забыв, что так она только думала.
Вик печально посмотрел на нее.
Эйфория закончилась. Впереди же пока неясно вырисовывались грядущие проблемы…
Глава 5
— Подсудимый, а теперь расскажите, что произошло вечером шестого мая в квартире на *…-стрит?
— Да… сейчас… Громко стукнула дверь, и он вошел…
— Вы с миссис Грейс Дадли услышали стук и перестали заниматься любовью?
— Да…
— Вошедший угрожал вам?
— Он громко кричал, размахивая пистолетом. Я попытался защитить Грейс, и тогда он выстрелил в меня.
— Постарайтесь припомнить: что говорил убийца, обращаясь к миссис Дадли?
— Не знаю… кажется, он… упрекал ее в неверности.
— В неверности? Кто же посмеет предъявлять такие претензии замужней женщине, кроме ее законного супруга?
— Может быть… это какой-нибудь давний знакомый…
— Предположим. Как миссис Дадли реагировала на его слова? Отвечала ли она что-нибудь?
— Нет… то есть… я не помню… Грейс была очень напугана.
— Называла ли она его по имени?
— Не помню…
— Этот человек все время стоял у двери?
— Да, все время.
— Миссис Дадли была найдена в дальнем углу комнаты, вы — около кровати.
— Да, Грейс сразу вскочила и отбежала к окну.
— Окно находится справа от двери, а вы лежали слева. Как же в таком случае вы могли заслонить ее собой?
— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!
После встречи с О’Брайаном Ламмерт не находил себе места. Если сначала он был польщен вниманием известного адвоката к своей скромной персоне, то теперь терзался вопросами: какая заинтересованность у О’Брайана в предстоящем процессе, не ведет ли он двойную игру? Неизвестно еще, какие подводные рифы могут скрываться за возвышенными речами коллеги о гуманности. А так как рыльце у Ламмерта часто бывало в пуху, напугался он не на шутку.
Сейчас, аккуратно выруливая по тенистым улочкам *…стона — города университетской юности, — Остин Ламмерт ехал к профессору Дрейку, с которым созвонился вчера вечером. Но даже предвкушение встречи с любимым учителем не способно было избавить его от невеселых мыслей.
Профессор юридического факультета Фрэнсис Дрейк был крепкого сложения брюнет, лет около шестидесяти. Благодаря пышной, с проседью шевелюре, окладистой бороде и ехидно смотрящим черным глазкам в облике Дрейка проглядывало что-то авантюрно-пиратское. Как и его полный тезка,
[15] профессор был человеком энергичным, деятельным, однако для карьеры пирата ему помешала бы излишняя полнота. Но что поделаешь — другие времена!
Ламмерт нашел профессора в гостиной. Тот поприветствовал его кивком головы, стоя на лесенке, приставленной к шкафу, и поглощенный приведением в порядок своих бесчисленных коллекций. Собственно, за этим занятием профессора можно было застать дома всегда, если только он не готовился к ответственной лекции или не корпел над очередным печатным трудом.
Дрейк слыл страстным коллекционером. Казалось, что он собирает все на свете. Может, так оно и было. В собраниях профессора числились картины и вазы, мебель и фарфоровые статуэтки, побрякушки аборигенов тихоокеанских островов и энтомологические редкости. Естественно, что о такой традиционной мелочи, как монеты, марки, открытки, не стоит и упоминать — всего было навалом, вплоть до откровенной дряни типа пуговиц и пивных крышек — этого барахла у профессора водилось несметное количество. Неизвестно, правда, были ли коллекции должным образом систематизированы, но хранились они чрезвычайно аккуратно: все тщательно сортировалось и раскладывалось по коробочкам, расклеивалось по альбомам, а также расставлялось, развешивалось, размещалось в доме всеми возможными способами. Это было собирательство редкой широты и размаха! В сравнении с ним маленькие наборы мелочей Виктора Дадли выглядели ребячеством. Однако и тому, и другому было хорошо знакомо чувство, роднящее всех собиральщиков на свете, — всесокрушающее и непобедимое желание заполучить в свою коллекцию очередной экземпляр.
