— До чего же красиво, — прошептала она, не отрываясь глядя на огонь. Подошла одна из дочерей Олафа и спихнула Люси со скамьи.
— Эй ты, полегче! — закричал Джек.
— Жабья Морда, — фыркнула дочка Олафа, — вот как я тебя назову. Жабья Морда! Сейчас моя очередь давать имя рабу…
— Отстань от него, — велела Хейди, что неслышно, как волк, подошла сзади. Девчонка послушно отступила. Джек усадил сестренку обратно на скамью. Люси по-прежнему неотрывно глядела на пламя, словно ничего и не случилось.
— Что с ней такое? Она больна?! — взмолился Джек, думая про себя: «Она безумна?»
— Ее дух отлетееел, — объяснила Хейди — Отлетееел и блуждает где-то в иных мееестах — приятных, я полагаю.
— Отец ей всё, бывало, рассказывал, будто она — похищенная принцесса, — признался Джек, отчасти приободрившись. — Говорил, что в один прекрасный день ее отыщут верные рыцари и увезут обратно в родной замок. Боюсь, Люси ему поверила.
— Я такое виидела, и не раааз, — подтвердила Хейди. — В моей земле зимы длиинные, теемные. Так что люди отпускают дуууши на волю, чтобы с ума не сойти. Души блуждааают по свету, а с приходом веесны возврааащаются.
— Надеюсь, весна вернется и для Люси…
— Может быть, с твоей помощью. Ты мальчик осоообенный. Я-то знаю. Я заглянула тебе внууутрь.
— Так ты ведунья? — спросил Джек.
Хейди рассмеялась — смехом столь же тягучим, как и ее голос. Все, кто был в зале, чем бы ни были заняты, мгновенно замерли. Похоже, Хейди здесь побаивались.
— Спасибо, что ведьмой не назвал, — проговорила она сквозь смех. — А то вот они все так и думают. — Хейди обвела рукою зал — Но дааа, я творю seider.
— А разве это… не колдовство? — спросил Джек.
— Это жеенская магия. То, что делают скальды — магия мужская. Колдовство, это когда смешиваешь одно с другим.
Джек не был уверен, что понял всё правильно, но отчасти успокоился. Он — скальд, мужчина, так что с его магией всё в порядке. Торгиль ни в чём не сможет его обвинить.
— А откуда ты? — полюбопытствовал он.
— Олаф добыл меня в Финнмарке. Мой отец был главой дерееевни, а Олаф торговал там меха.
«Стало быть, великан-скандинав не всегда убивает и грабит», — подумал про себя Джек.
— Многие хооотели взять меня в жены. Ох, многие. Женщине-ведунье цены нет. Но мой дух выбрал Олафа. Мне следовало выйти замуж за одного из нааших, но… Хейди пожала плечами, — он такой громааадный, такой красиивый. Я этим не чета, — она презрительно зыркнула на Дотти с Лотти, что искали у детей вшей. — Я останусь до тех пор, пока этот дюжий бестолковщина обращается со мной как доолжно. Если он меня обидит, я уйду.
И Хейди вернулась к своим горшочкам со снадобьями и травами. Джек же остался с Люси. Девочка по-прежнему глядела на огонь — и, вроде, была всем довольна. Джек принес ей деревянные игрушки — те самые, вырезанные Олафом, — и она принялась играть. Потом Джек попросил у Лотти хлеба с сыром. Он не вполне понимал свое положение — чего доброго, рабам просить еду не полагается под страхом порки, — но Лотти безропотно дала ему и того, и другого, да еще чашу пахтанья
[3]
в придачу. Джек скормил пахтанье Люси.
То, что Хейди заинтересовалась детьми, сыграло им только на руку. Джека и Люси оставили в покое. Никто больше не пытался спихнуть девочку со скамьи, и никто больше не угрожал назвать Джека Жабьей Мордой.
Ближе к вечеру появилась Торгиль, и Джек с ужасом узнал, что девчонка живет в семье Олафа. Она влетела в дом, раскрасневшаяся и вспотевшая после возни с собаками. Хейди тут же отправила ее в баню. К ужину появился Руна; выяснилось, что и он входит в число домочадцев.
— Моя жена умерла много лет назад, а дети скончались во младенчестве, — прошелестел он. — В пиршественном зале Олафа всегда царит отрадное тепло, точно в летний полдень. Дом его — что гигантский маяк посреди глухой пустоши.
Джек неуютно поежился. Эти слова он уже слышал.
— То есть усадьба Олафа похожа на чертог Хродгара до того, как туда пришел Грендель?
— Так это я песнь ненароком процитировал? Да, похоже на то… Лучшее из творений Драконьего Языка, между прочим! — Руна вытянул ноги к огню. — Я живу уже достаточно долго, чтобы понять: ничто не длится вечно. Радость и свет в доме Олафа рано или поздно навлекут на него погибель. Но я знаю и другое: гнать от себя радость, пока она длится, и скорбеть о своей судьбе — великий грех.
Хейди поднесла Руне дымящуюся чашу с целебным отваром — смягчить изувеченное горло. Они улыбнулись друг другу, и Джек почувствовал, как завибрировал воздух между старым воином и смуглолицей ведуньей.
Вечерний пир удался на славу. Жены и слуги Олафа весь день трудились не покладая рук, чтобы трапеза запомнилась надолго. Кресло великана оттащили на почетное место перед очагом. На столах разложили деревянные тарелки, ложки и чаши. Предполагалось, что нож у каждого свой, но Джеку нож выдали — свой-то он давным-давно потерял.
Пшеничный хлеб тонкого помола, головки сыра, запеченная с укропом лососина, гуси, так и сочащиеся аппетитным жиром, тушеное мясо, над которым курился соблазнительный аромат тмина и чеснока — всё это и многое другое слуги развозили на маленьких тележках. Пахтанье, сидр, пиво и мед лились рекой. На каждом столе красовались глиняные вазы с яблоками. Джек в жизни не видывал столько еды за раз. Это отчасти примирило его с давешним знакомством с кошмарным граффиском.
Олаф восседал в громадном кресле во главе стола, перед очагом По одну руку от него сидели Руна и Джек, по другую руку вполголоса переругивались из-за лучших кусков мяса многочисленные сыновья. Жены и дочери, ежели не носили угощение из внешних кухонь, трапезовали в другом конце зала — к слову сказать, куда более чинно. Хейди приглядывала за Люси. Даже рабам отвели место у дверей. И, насколько Джек мог судить, ели они то же, что и прочие.
Радость и ликование царили в зале; пирующие то и дело затягивали песню. Одна только Торгиль мрачно держалась особняком и в общем веселье участия не принимала. Усадили ее между женской и мужской половиной: Олаф, смягчившись, не стал отправлять ее к рабам, как грозил ранее. Однако место ей досталось отнюдь не самое почетное — в отличие от Джека Торгиль сидела в одиночестве: этакий островок уныния посреди шумного празднества. «Интересно, где же ее родные?» — гадал Джек.
— Помоги убрать со стола, — предложила Хейди строптивице.
Вместо ответа Торгиль швырнула деревянное блюдо на пол.
— Это женская работа! — завопила она.
— Ничего зазооорного в ней нет. Хочешь не хочешь, а ты — одна из нас.
Все голоса разом смолкли. В зале воцарилось молчание; лишь потрескивание огня в очаге нарушало тягостную тишину.
