Девочка, что задремала было на коленях у королевы, села и закивала.
— Последнее время мы тут изрядно заскучали, — проговорила Фрит. — А с нашим новым скальдом нас ждет столько приятных сюрпризов!
— Это мой брат, — гордо сообщила Люси.
— Тем больше причин ему жить с нами. Не так ли, о супруг мой?
«Олаф, сделай что-нибудь!» — мысленно взмолился Джек.
Ивар с трудом поднялся на ноги. Он был смертельно бледен и измучен, словно некий тяжкий недуг грыз его изнутри.
— Этот скальд предназначен в дар, Олаф?
— Нет, старый друг, — просто ответил великан. — Я отдал тебе немалую часть моей добычи — по доброй воле и с радостью. На границах Ётунхейма я поймал гигантского тролльего кабана — и отдал его тебе для жертвоприношения в честь Фрейи. Разве этого не достаточно?
Ивар склонил голову.
— Стыжусь я, что дал повод заподозрить себя в жадности.
— Тебя я в жадности никогда бы не заподозрил, старый друг, — сказал Олаф.
— Он, верно, имеет в виду, что это я — жадина, — промолвила Фрит. Она резко встала, спихнув Люси на пол. Из тени выскочили кошки, обступили королеву тесным кольцом и принялись расхаживать кругами, ни на секунду не останавливаясь, точно поток живого золота Люси коротко вскрикнула — и умолкла, засунув в рот большой палец.
Фрит подошла к Джеку и кончиком пальца коснулась его губ. По телу мальчика, борясь с жаром руны, заструился ледяной холод.
— Что за чудесный голос! И какая жалость, что он звучит не в твою честь, о Ивар. — Теперь кошки с легким шорохом вели хоровод вокруг Джековых ног. Здоровенные зверюги доходили мальчику до пояса, а от их непрестанного текучего мельтешения у него кружилась голова.
— Хорошо, пусть так! Да, я жадна — но жадна лишь до славы твоего двора, о возлюбленный супруг. Я хочу этого скальда себе.
— Великая королева, — начал Олаф, и Джек отметил, что тот назвал Ивара «старым другом», тогда как к Фрит обратился без особой теплоты. — Великая королева, не проси об этом.
— Да, но я прошу.
— Возьми что-нибудь другое, — промолвил король Ивар. Королева одарила его ледяным взглядом, и тот, пошатнувшись, рухнул обратно в кресло.
— Я добыл боевого коня, — сказал Олаф. Джек видел: ему так же больно расставаться с Облачногривым, как Торгиль — с ожерельем — Полагаю, его предки родом из страны альвов; я предназначал его для моего сына Скакки. Ты можешь взять его, если оставишь скальда мне.
— Я не торгуюсь, о благородный Олаф, — королева скривила коралловые губки. — Право слово! Я тебе не какая-нибудь рыночная торговка рыбой! Конь, безусловно, нам тоже пригодится, но вопроса с мальчиком это не решает.
— Еще как решает, — возразил Джек. Он чуть не обмочился от страха. Ему и без того непросто противиться воле королевы, а тут еще эти кошки под ногами кружат и кружат нескончаемым хороводом А еще ему приходится противостоять ее красоте — ну да это уже проще, теперь, когда в воздухе всё еще пульсирует жизненная сила. В ее присутствии Фрит уже не казалось такой прельстительной. Позади королевы маячила смутная тень, совершенно не похожая на ее человеческое обличье.
— В этой земле есть свои законы, — с трудом выговорил Джек. — Ивар — король, и он запретил тебе отбирать меня у Олафа — В горле у него стеснилось от страха, зато в зале поднялся глухой ропот одобрения.
— Папа всегда говорит маме, что делать, — прочирикала Люси. По залу пронесся смешок — быстро, впрочем, подавленный.
— Я спою тебе хвалу, о великая королева, — промолвил Джек. — Но я покорен воле короля Ивара.
Очертания Фрит чуть дрогнули, будто расплываясь. Светильники, наполненные рыбьим жиром зашипели, разбрызгивая искры, и огонь в очаге словно померк. Впрочем, в следующее мгновение всё вновь стало как прежде.
— Вижу, ума тебе отпущено не меньше, чем музыкального дара, — промолвила королева — Хорошо, считай, что мы договорились… до поры до времени. Спой еще хвалебную песнь, мальчик, а я скажу тебе, по душе мне она или нет.
Джек с трудом устоял на ногах. Никакой песни в запасе у него, естественно, не было, а в мыслях царила абсолютная пустота. А кошки всё вились и вились вокруг него, то ощутимо толкая мальчика, то наступая ему на ноги.
— А ты… не могла бы отозвать своих кошек? — робко проговорил он.
— Но они не мои, — весело прощебетала Фрит. — Кошки принадлежал Фрейе. Они возят ее жертвенную повозку и исполняют ее волю. Мне ли пристало говорить богине, что делать и чего не делать? Хочешь ты того или нет, но ее любимицам ты нравишься.
«Нравишься» — не совсем то, что у этих тварей на уме, подумал Джек. Кошки грубо толкали и пихали его, а лапы у них, к слову сказать, были весьма увесистые. Дома Джек порою играл с дворовыми кошками. Случалось, что на них «находило», и тогда, ровно в ту секунду, когда кошка казалась довольной и счастливой, она вдруг решала, что ты — добыча, и выпускала когти.
Однако выбора у него не было. «Что же сказать? Что сделать?» — гадал мальчик. Он знал немало хвалебных песен — но все они были про деяния великой доблести либо про чье-нибудь непревзойденное искусство, вроде игры на арфе или плавания. Такие песни подходили и мужчинам, и женщинам — но ни одна из них решительно не годилась для Фрит. Может, солгать? «Нет! — подумал Джек. — Искусство барда берет начало в жизненной силе, и лжи тут не место».
Тогда что же остается? Ее красота. В хвалебных песнях о красоте женщины принято говорить в общих выражениях. Фрит красива, этого у нее не отнять. Очень красива. Нрав, конечно, важнее, а нрав Фрит — это коварство, помноженное на жадность. Так что придется обойтись красотой…
Джек неуверенно запел. Придется сочинять на месте, выхода-то нет! Он поднял глаза: под крышей, на стропилах, сидел ворон. Отважное Сердце! Наверняка это он. Надо думать, птица летела за ними от самой усадьбы Олафа. Отважное Сердце встревоженно подпрыгивал вверх-вниз. Видать, кошки его тоже не радовали. Этакая зверюга ворона за один присест проглотит — и поднимет мяв, требуя добавки.
— Отчего же ты умолк? — нахмурилась королева.
Джек обернулся: Люси вновь свернулась калачиком у Фрит на коленях. Причем взобралась туда Люси явно по собственному почину: королева в жизни не приласкала бы малютку. Жизнь сестренки — в его, Джека, руках. Он просто обязан угодить Фрит — а не то, чего доброго, выяснит, что случается с детьми, когда королева выходит из себя.
Джек поглядел на королеву — на сей раз прямо, не отводя взора. Красота Фрит вновь ослепила его, совсем как тогда, в первый раз. И Джек снова запел — сперва о белизне ее рук, затем о ее безупречном лице. Вот только безупречным оно, строго говоря, не было. Единственное, что поэты всегда упоминали, говоря о женщинах, — это их глаза. А глаза Фрит были что дверцы, распахнутые в беспросветную пустоту.
Ее волосы! Вот о чём он споет. Эти волосы и впрямь заслркивали похвалы: роскошный рыже-золотой водопад окутывал королеву словно волшебный плащ работы альвов. Волосы струились до самого пола, ниспадая с белоснежного чела точно солнечный свет. Даже кошки Фрейи и то бледнели перед подобным великолепием, и стоило певцу упомянуть кошек, и одна из зверюг, мотнув головой, впилась зубами в Джекову ногу. Мальчик вскрикнул. Чары тут же развеялись — если, конечно, это и впрямь были чары. Джек остро ощутил присутствие жизненной силы — как в тот день, когда он впервые вызвал туман. Золотые волосы Фрит сияли ярче прежнего, ниспадали до полу еще изящнее. Ниспадали и падали… Падали на пол.
