— Ты просто измучена болью, — возразил Джек. — Олаф велел сберечь для тебя маковый сок. Он сказал, тебе снадобье понадобится еще до того, как мы доберемся до конца пути.
— Я хочу страдать. Одину милы воины, умеющие терпеть боль.
— Вы, скандинавы, просто ненормальные, — фыркнул Джек.
— Мы доблестные, — поправила его Торгиль. — Мой дядя, будучи смертельно ранен стрелой, вырвал ее из груди щипцами, рассмеялся, глядя, как хлещет кровь, молвил. «Ишь, сердце-то какое упитанное!» — и умер стоя, как и подобает истинному воину.
— А разумный человек позвал бы знахарку. — Джек пожал плечами.
— Саксонский раб истинного героизма никогда не поймет.
— Ты сама наполовину саксонка. Что, забыла?
— Моя мать не считается. Я — берсерк до мозга костей, — отрезала Торгиль.
Джек уже собирался напомнить девчонке, что родилась она рабыней, но вовремя вспомнил данное Олафу обещание.
— А знаешь — буду я, пожалуй, звать тебя Джилл.
— Что?!
— Тебя ведь так мать назвала, верно? Торгиль — это мальчишеское имя, тебе оно не подходит, — размышлял Джек вслух.
Торгиль резко села. Апатию ее как рукой сняло; именно этого Джек и добивался. Урезонивать упрямицу было бесполезно, зато если разозлить — вскочит как миленькая.
— Джилл — замечательное саксонское имя, — гнул свое Джек.
— Ненавижу его!
— Да, но оно тебе так подходит! Прелестное имя для прелестной девицы. Джилл! Джилл! Джилл! — Джек пустился в пляс. Торгиль, вне себя от бешенства, с трудом оторвалась от земли. Она тяжело дышала, но не сдавалась. Вот она захромала вдогонку за Джеком: глаза ее горели смертоубийственным пламенем. Отважное Сердце каркнул — и убрался с ее пути подобру-поздорову.
— Ах, Джилл! Красотка Джилл! С тебя поцелуй, Джилл! До чего ж ты миленькая — с ленточками да цветочками в волосах!
— Меня зовут не Джилл! — Торгиль замахнулась на мальчика костылем, оступилась и с глухим стуком рухнула наземь. И закатила глаза. Видимо, об обледеневший камень ударилась и сознание потеряла.
«Боже, что же я наделал!» — ужаснулся Джек. Он бросился на колени перед поверженной воительницей и прислушался, пытаясь разобрать, дышит ли та.
— Торгиль, я не хотел тебя обидеть, — закричал он. — Пожалуйста, пожалуйста, ну, пожалуйста, очнись! Я больше не буду!
Торгиль извернулась и укусила его за руку. Джек взвыл и отпрянул назад. Надо же, даже кровь пошла!
— Ах ты, дерьмо овечье! Ты, kindaskituк! — заорал.
— Что, больно? — Девочка усмехнулась.
Джек затрясся от ярости — ему ужасно хотелось стукнуть негодницу, но в то же время что-то удерживало его руку.
— Да, больно, — признался он.
— Значит, мы в расчете.
— В расчете мы никогда не будем, — возразил Джек, — но мы можем заключить перемирие. Я знаю… мальчик поднял руку, предупреждая протест Торгиль, — берсерки перемирий не заключают. Но мы — в походе, и Олаф сказал, что мы должны быть заодно.
При упоминании об Олафе лицо Торгиль разом посерьезнело. Долгое, бесконечно долгое мгновение она молча глядела на собеседника. Глаза ее подозрительно затуманились.
— Ты прав, — сказала она наконец — Я вела себя недостойно. Даю клятву, что не стану пытаться обидеть тебя снова.
Джек недоуменно вытаращился на девочку: вот уж чего не ждал он от Торгиль, так это извинений. Она что, шутит? Или это очередная хитрость?
— От души надеюсь, что ты не клятвопреступница, — пробормотал он, ожидая, что Торгиль вновь набросится на него с кулаками.
— Торгиль дочь Олафа не клятвопреступница, — очень серьезно ответила девочка, даже не попытавшись съездить ему по уху.
Джек помассировал укушенную руку, чтобы из ранки вновь потекла кровь, и вымыл ее в ледяной речной воде. Он не спускал глаз с Торгиль — и не мог надивиться произошедшей с нею перемене.
— А знаешь, ведь каждый из участников похода обязан поддерживать свои силы. В этом его долг.
— Это правда, — нехотя согласилась воительница.
— Поэтому ты должна поесть. А если бы ты выпила немножко макового сока — как, между прочим, приказывал Олаф, — то и идти смогла бы.
— Я съем одну вяленую рыбку и выпью одну каплю макового сока, — решила девочка — Когда налетит драконица, у меня по крайней мере будут силы устоять на ногах и дать ей бой.
Джек глянул вверх, на утесы. Никакого дыма он не увидел, но знал их время на исходе. Если драконица не словила еще одного лося, то прямо под ее гнездом сидит отменная закуска.
Джек заставил Торгиль съесть две вяленые рыбины вместо одной и проглотить целых две капли макового сока. А потом перемотал ей лубок, нахмурившись при виде того, как распухла лодыжка.
— Ну почему боль для тебя так важна? — спросил он.
— Я же тебе объясняла Одину милы те, кто умеет терпеть боль. — Торгиль стиснула зубы: Джек осторожно закрепил лубок. — Боль дает знание.
— Радость — тоже.
— Да что можно постичь в радости? Всякую чушь и пустяки. Когда Один взалкал знания, способного сделать его главой всех богов, ему пришлось заплатить за это знание страданием. Он проткнул себя копьем и повесился на древе Иггдрасиль на девять дней и ночей.
— По мне, так глупость махровая, — отозвался Джек.
— А твоего бога приколотили гвоздями к кресту. Это то же самое.
— Вовсе нет!
— Как бы то ни было, — продолжала Торгиль, — чтобы обрести власть над всеми девятью мирами, Одину требовалось еще больше знания, так что ему пришлось испить из источника Мимира.
— Из источника Мимира? Так мы же туда и идем..
— Если, конечно, уцелеем, и если нам удастся его отыскать.
— Умеешь ты ободрить, — фыркнул Джек.
— Я просто трезво смотрю на вещи. Так вот, Одину не позволили испить из источника, пока он не принесет в жертву что-нибудь до крайности ценное. Тогда Один вырвал у себя глаз и бросил его в источник, — как ни в чём не бывало, рассказывала Торгиль. — Говорят, глаз и по сей день там.
— Вырвал у себя глаз? — Джека аж затошнило. Он даже вообразить себе не мог ничего подобного, а вот для скандинавов это в порядке вещей: всё равно что ногти подстричь.
«Один, старина, чем думаешь заняться сегодня?»
«Да вот, вырву-ка, пожалуй, у себя глаз после обеда».
«А что ж, доброе дело…»
— Погоди-ка, — всполошился Джек. — То есть просто взять и зачерпнуть из источника Мимира нельзя?
— Нет, прежде чем тебе позволят испить из источника, ты должен пожертвовать что-нибудь до крайности ценное, — терпеливо объяснила Торгиль. — Ну, например, правую руку или язык. Или можно пообещать умереть впоследствии страшной смертью или согласиться, чтобы твоего первенца растерзал голодный волк.
