Наступил 1922 год, и мир замер на пороге новой эпохи. Лидеры ведущих стран мира встретились на Вашингтонской конференции об ограничении морских вооружений и подписали Договор пяти держав. Главу Индийского национального конгресса Махатму Ганди, создателя доктрины гражданского неповиновения, посадили в тюрьму за подстрекательство к борьбе за независимость Индии. Зарождающаяся киноиндустрия выпустила первый документальный сюжетный фильм «Нанук с Севера». В Англии оказались не готовы опубликовать откровенно эротическую книгу «Улисс» Джеймса Джойса, но отрывки из нее увидели свет в небольшом американском обзоре, и в феврале Сильвия Бич решила попытать счастья с этим романом в Париже, где он стал первым изданием, вышедшим под маркой магазина «Шекспир и Ко».
Германию лихорадило. Страна пережила собственную революцию и гражданский конфликт. В результате столкновений погибли свыше тысячи двухсот человек. В Берлине становилось неспокойно. Установившаяся Веймарская республика вела немцев к демократии, но суровые условия Версальского мира вызвали глубокий экономический кризис, недовольство всех политических сил и растущий интерес к молодому оратору по имени Адольф Гитлер.
В 1922 году Гитлер уже публично клеймил большевиков: эти гнусные еврейские искусители, по его словам, угрожали Германии. Правда, на тот момент к небольшой маргинальной группе нацистов никто всерьез не прислушивался; чего Европа боялась, так это кошмара политических убийств. Точечная ликвидация оппонентов – социалистами-революционерами, Ирландской республиканской армией, немецкими реакционерами правого толка и левыми анархистами – оставалась популярным инструментом политической борьбы. Летом ультраправые германские экстремисты убили политика и промышленника еврейского происхождения Вальтера Ратенау, спровоцировав новый виток политического насилия и экономической нестабильности.
Шпионы были кругом. Фрэнк Фоли, днем скромный служащий паспортного отдела посольства Британии, по ночам преображался в шефа берлинской резидентуры британской разведывательной службы МИ-6. Вилли Леман, руководитель контрразведывательного отдела полицай-президиума Берлина, на поверку оказался оплаченным информатором советской разведки. В одной из докладных в Москву Берлин назван оплотом советской разведки за рубежом, в числе главных задач которого – внедрение в многочисленные антибольшевистские организации города, вербовка наводнивших город бывших царских офицеров и заманивание эмигрантов на восток.
Не отставала и пресса, в том числе пропагандистская. Казалось, что у каждой партии, каждой микроскопической организации имеется собственная газета, занимающая в политическом диапазоне свое место, от мягкого продвижения господствующей идеологии до яростных призывов к анархии.
Павел Милюков, товарищ Владимира Дмитриевича по кадетской партии, став редактором парижских «Последних новостей», публично препирался с одно-партийцем по поводу стратегии освобождения России из большевистских тисков. Спор продолжался не один месяц, делаясь все более яростным. Яблоком раздора для обоих политиков стало разное понимание истории: Милюков поддерживал эсеров и отчасти марксизм, тогда как Набоков отвергал учение о классовой борьбе и идею присоединения к международному революционному фронту. При всей неосуществимости замыслов В. Д. Набокова о военной интервенции в Россию подход Милюкова отличался не меньшей оторванностью от реальности. К концу 1921 года эсеры больше не стремились к союзу с кадетами. Многомесячные попытки Милюкова навести с ними мосты закончились тем, что русское руководство партии эсеров открыто отвергло его «ухаживания», назвав его жалким осколком кадетской партии, который «никого не представляет». Нет, эсеры не набивали себе цену: им хватало того, что большевики постоянно пытались обвинить их в близости к монархистам и контрреволюционерам, и они не собирались играть на руку оппонентам.
Словом, для бессильных изгнанников союзы с иными партиями и чужими правительствами оставались недостижимой мечтой. С точки зрения практической пользы их дебаты о будущем России могли с тем же успехом вестись на другой планете.
Должно быть, коренным берлинцам эмигрантская община, в которой жила семья Набоковых, тоже представлялась явившейся откуда-нибудь с Марса. Многие русские снимали жилье у некогда зажиточных военных семей в районе Вильмерсдорф, рядом с городским зоопарком. Там и образовался центр их землячества. Переселенцы по большей части держались особняком и не горели желанием вливаться в местное общество. Единственное, чего действительно хотели русские, так это поскорее уехать на родину. Они создали остров антибольшевистского сопротивления, но фронта, на котором они могли бы сопротивляться, не существовало. Изгнанникам оставалось только спорить, что делать дальше, и ждать нового катаклизма, который их либо уничтожит, либо позволит вернуться домой. Вероятность возвращения таяла с каждым годом, но разве можно винить людей в том, что они надеялись на воскрешение привычного мира? Такое не раз случалось в истории.
3
На последнем курсе Кембриджа Набоков продолжал будоражить полицию своими выходками (бил фонари и запускал ракеты), так что тьютору пришлось напомнить ему, что время полезнее проводить в библиотеке. Кроме того, Набоков на спор взялся за французский перевод для отца, но усердия в работе не проявил. Тем не менее по итогам первой части экзаменов на присуждение степени бакалавра Владимир заслужил денежную премию (составившую два фунта).
Владимир Дмитриевич держал сына в жестких рамках, но очень дорожил его обществом. В оживленных беседах они касались множества тем: от писательского юмора до шахмат, тенниса и бокса. В. Д. Набоков помогал сыну на его творческом пути, продолжая публиковать поэзию и прозу Владимира в газете «Руль» и подыскивая ему работу в «Слове», русскоязычном издательстве, основанном при его участии в Берлине.
Когда в 1922 году Владимир приехал в Германию на пасхальные каникулы, они с отцом подготовили к публикации подборку его стихов под псевдонимом Владимир Сирин. Райская птица Сирин с человеческой головой чарует своим пением, но встреча с ней опасна для смертных. Набокову она представлялась жар-птицей, воплощением души русского искусства.
В последний четверг марта В. Д. Набоков не стал задерживаться в редакции «Руля» и поспешил домой, чтобы поужинать с сыном. После ужина затеяли шуточную борьбу. Переодеваясь ко сну, отец и сын переговаривались через открытые двери соседних комнат, потом, слово за слово, принялись вспоминать подробности из постановки оперы «Борис Годунов». Обсудили Сергея и его «странные» гомосексуальные наклонности. Владимир Дмитриевич почистил башмаки и помог сыну положить под пресс брюки. Уходя спать, отец просунул в щель раздвижных дверей газеты, так что сын не видел ни лица его, ни даже руки. Набоков потом вспоминал, что жест этот показался ему жутким, призрачным.
Следующим вечером Владимир Дмитриевич пошел на собрание в Берлинскую филармонию, чтобы послушать выступление Павла Милюкова. Почти год вели они свои горячие публичные споры. Желая сделать шаг навстречу, отец Набокова в утренней газете приветствовал приехавшего в Берлин Милюкова и в память о связывающем их общем прошлом призвал оппонента к примирению. Ответа не последовало.
