Вообще говоря, формально возвращение для Набокова стало возможным. Советская власть регулярно делала попытки завлечь интеллигенцию обратно в Россию, беззастенчиво играя на ностальгии и напирая на тот факт, что скорого крушения большевистской диктатуры, на которое столь многие уповали, так и не произошло. Некоторые видные эмигранты поспешили откликнуться на зов. «Довольно даровитый» (по словам Набокова) поэт Борис Пастернак, романист Алексей Толстой (дальний родственник Льва Толстого) и Андрей Белый (чей роман «Петербург» Набоков считал одной из лучших книг XX века) вернулись на родину – или по крайней мере перебрались поближе к ее призраку. Максим Горький, который в 20-е годы жил в Европе, триумфально возвратился домой в 1928 году, поспев ко всенародному празднованию своего шестидесятилетия. В 1933-м он переехал в Союз навсегда.
Однако Набоков мечтал об утраченной России – возвращение в СССР его не прельщало. В его творчестве, и без того мрачном, звучат все более тоскливые ноты. Двадцать девятый год застал его за работой над романом, протагонист которого душевно болен. Русский гроссмейстер впадает в глубочайшую депрессию, и собственная жизнь представляется ему шахматной партией, которую он никак не может окончить. Прототипом главного героя стал друг Набокова, гроссмейстер Курт фон Барделебен: подобно Лужину, он бросил, не доиграв, шахматный матч и впоследствии тоже выбросился из окна ванной.
Отец Лужина – писатель, автор книг для юношества. На их страницах то и дело появляется белокурый мальчик-вундеркинд – то скрипач, то живописец. Чувствуя незаурядность сына, отец гадает, кем тот станет. Политические бури России коснулись молодого Лужина (как и Набокова) только вскользь. Самая большая беда героя – это манипулирующий им циничный импресарио. И все же в сентиментальную сказку жизни, придуманную для Лужина отцом, вторгаются воспоминания о голоде, аресте и изгнании.
К тому времени Набоков уже понимал, что литература вне истории – это не для него. В двух первых романах российское прошлое и Берлин 20-х годов запечатлены традиционным способом – история и география служат повествованию фоном, оживляют сюжеты и помогают обрисовать персонажей. Но к моменту создания «Защиты Лужина» Набоков выработал новаторский подход к взаимосвязи между творчеством и мировыми событиями.
Если героем «Машеньки» был участник боев, то в «Защите Лужина» автор перемещает персонажей на периферию кровавой катастрофы, показывая, что даже статус наблюдателя не защищает человека от безумия и призраков прошлого. Ребенком Лужин боялся, что его настигнет громовой удар петропавловской пушки, от которого дрожали стекла петербургских домов и едва не лопались барабанные перепонки в ушах. В 1917 году угроза стала реальной, и наш герой поглядывал на окна в страхе, что начнется стрельба.
Остается загадкой, что довелось увидеть Лужину в промежутке между этими двумя эпизодами – внешняя сторона его жизни во время войны аккуратно упакована в один-единственный абзац, охватывающий больше десяти лет. Подобные литературные многоточия станут опорными конструкциями набоковского стиля, да и в целом «Защита Лужина» проложит фарватер для многих его романов. Впредь ни одна его книга не обойдется без героя с бурным прошлым, превращающим повествование в головоломку.
Вопреки мнению горстки критиков, упрекавших Набокова за слишком мрачный взгляд на мир, стилистический уровень «Защиты Лужина» вызвал восхищение литературного сообщества, снискав автору титул ведущего писателя эмиграции. Сам Иван Бунин сознавался, что Набоков «выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня». А Нина Берберова позднее вспоминала, с каким изумлением прочла в Париже первые главы романа и как вдруг поверила, что все утраченное эмигрантами будет жить в творчестве Набокова – его литературное наследие станет апологией всему их поколению.
4
Аплодисменты Берберовой и Бунина застали Набокова во Франции, где для писателей-эмигрантов открывалось больше возможностей, чем в Берлине. Благодаря Вере, взявшей на себя заботы о хлебе насущном, он смог целиком посвятить себя писательскому труду и уже заработал репутацию, достаточную для того, чтобы его от имени литературного Парижа радушно принял Илья Фондаминский. Редактор эсеровского эмигрантского журнала «Современные записки», Фондаминский слыл чуть ли не святым заступником русского писательского зарубежья: известно, что лучшим из авторов, попадавшим в его поле зрения, он платил недурные деньги. «Современные записки» и прежде публиковали прозу Набокова, но Фондаминский надеялся на большее. К удовольствию Набокова, Фондаминский согласился купить его следующий роман, впоследствии получивший название «Подвиг», хотя тот был еще не окончен. Редактор не ставил автору никаких условий и планировал печатать роман по мере написания.
Через несколько месяцев Набоков вчерне закончил «Подвиг» – историю молодого человека по имени Мартын Эдельвейс. Подобно автору, тот покинул Россию в 1919 году, рано остался без отца и стоял на воротах в футбольной команде Тринити-колледжа в Кембридже. Мы застаем его в тот момент, когда он наряду с другими русскими эмигрантами пребывает в некоем подобии лимба, терпеливо ожидая, когда история обратится вспять. История тем временем постепенно проходит мимо.
Мартына раздражают слезливые разглагольствования швейцарского дяди о твердой руке, без которой бедам России не будет конца. Дядя театрально сокрушается, что большевики казнили бывшую учительницу Мартына, на что ему отвечают, что та жива-здорова и переехала в Финляндию. В Кембридже Мартын знакомится с профессором, который делает из России фетиш, вздыхая по ней, как иные вздыхают по Риму или Вавилону, оплакивая древнюю, мертвую культуру. Отвергая взгляды этих людей, спешащих похоронить Россию, Мартын хочет приобщиться к ее живой силе, но ему для этого не хватает творческих способностей.
Мартын проникается романтической привязанностью к Соне, русской девушке, у которой есть двоюродная сестра – «полуидиотка» Ирина. Когда она подростком бежала из России, то ли солдаты-дезертиры, то ли крестьяне щупали ее в вагоне, а потом на глазах у девочки сбросили с поезда ее отца. После той поездки и тяжелого тифа Ирина лишилась способности говорить, превратившись, как отметил один из персонажей, в «живой символ» всего, что случилось. Выжившая, но помешавшаяся, она – олицетворение одичавшей России, а ее немота сродни творческой немоте главного героя, его неспособности превозмочь настигшие его события или хотя бы вслух выразить свою боль. Мартын живет по швейцарскому паспорту, а в одну из поездок даже выдает себя за швейцарца, малодушно пытаясь сбросить с плеч бремя российской истории.
Вместе с Соней, которая некоторое время с ним флиртует, Мартын придумывает фантастическую страну Зоорландию. Они обсуждают странный быт и законы этой выдуманной страны – абсурдистской пародии на Советский Союз. Бесталанному и невезучему Мартыну не удается завоевать любовь Сони. Еще один болезненный удар он получает, когда выясняется, что его единственное творческое достижение – волшебную страну Зоорландию – воплотил в новеллу соперник, которому Соня подробно пересказала их общие фантазии.
Вдохновляемый примером знакомых эсеров, тайно пересекающих границу, Мартын решает вернуться в Советский Союз и провести там двадцать четыре часа, хотя подозревает, что эта вылазка может плохо кончиться. Но ради полноты жизни Мартына тянет сыграть со смертью. Просто так, не ради какой-то великой цели. Он вольный шпион и лазутчик на собственной службе. Его вылазка не угрожает никому, кроме него самого. Мартын вполне осознает риск – даже представляет собственную казнь. Как и сам Набоков, Мартын не участвует в борьбе ни на чьей стороне, но пытается использовать ностальгию, чтобы в ее горниле переплавить исторические испытания в творческий потенциал. О дальнейшей судьбе героя читателю остается только догадываться.
