Набоков не верил в новое общество, возводимое на руинах Российской империи, и в своих книгах откровенно издевался над пафосом советского замаха на прогресс. В «Защите Лужина» социологию ленинградским школьникам преподает комиссар, а в «Отчаянии» Герману грезится новый мир, в котором «рабочего, павшего у станка, заменит тотчас его совершенный двойник».
Но другие его сарказма не разделяли. На исходе двадцатых, после краха фондовой биржи и начала Великой депрессии, вера в капитализм сильно пошатнулась – многие американцы надеялись, что альтернативой ему может стать коммунизм. (Так, группа американских писателей, включавшая романиста Джона Дос Пассоса и Эдмунда Уилсона, речь о котором пойдет ниже, подписала в 1932 году письмо в поддержку Коммунистической партии США.) На Западе заговорили о новых промышленных центрах, растущих по всей территории России: шахтах в заполярной Воркуте, нефтяных вышках на Новой Земле и золотых приисках в Магадане и на Колыме. Это Набоков не дал себя заманить в СССР – зато на восток рвались полчища американских интеллектуалов, студентов и журналистов, желавших своими глазами увидеть советское экономическое чудо.
Летом 1935 года американский литературный критик Эдмунд Уилсон получил от Фонда Гуггенхайма грант на поездку в Россию. В этой стране он мечтал получить ответы, которые тщетно искал, наблюдая тернистый путь американского капитализма. Об Уолтере Дюранти говорили, что тот охотно принимает западных гостей в своих московских апартаментах, и, с боем добыв себе визу (пришлось даже обращаться за помощью к Горькому), Уилсон навестил журналиста, а потом, когда тот уехал в отпуск, поселился в его квартире.
Иностранцы, приезжавшие в Москву с более скромными целями, зачастую испытывали глубокое разочарование. Скажем, Э. Э. Каммингс, ощутив на себе государственное давление и контроль, перестал симпатизировать Стране Советов. Однако Уилсон, подобно Дюранти, хотя и видел вблизи жизнь советских людей с ее тяготами и страхами, все же оказался не готов кардинально изменить свое мнение о большевиках. В его понимании недостатки американского капитализма перевешивали издержки социализма, и Уилсон по-прежнему восхищался советским обществом.
Принимали Уилсона хорошо, он посещал театры и банкеты. В Ленинграде – бывшем Санкт-Петербурге, – направляясь к Исаакиевскому собору и Петропавловской крепости, он прошел, сам о том не ведая, мимо родного дома Владимира Набокова.
Впрочем, Уилсон не то чтобы полностью поддался иллюзии: при встрече с критиком Д. Мирским он признавался, что СССР напоминает ему тюрьму. Однако другие записи из его советского дневника вторят заявлениям Дюранти. В Москве, писал Уилсон, он чувствует, что находится «на моральной вершине мира, где никогда не гаснет свет». Вернувшись в США, он ни словом не обмолвился о неприятном осадке, оставшемся от посещения Страны Советов, зато всячески педалировал романтику исторических свершений.
Близорукость Уилсона тем более удивительна, что во время его пребывания в Москве началась волна новых репрессий. 1 декабря 1934 года был убит соратник Сталина Сергей Киров, и его смерть послужила поводом для очередной волны арестов и казней. Тело Кирова еще не вынесли из Колонного зала – где в свое время проходил суд над эсерами, – а десятки человек уже были схвачены, осуждены трибуналами-тройками, возродившимися после двенадцатилетнего небытия, и немедленно расстреляны.
С первых дней чисток эмигранты отмечали параллели между сталинскими художествами в России и Ночью длинных ножей в Германии. Еще перед отъездом Уилсона в СССР писатель Джон Дос Пассос говорил ему, что внутренняя политика Советов – это какое-то безумие. Уилсон успокаивал собеседника: жестокость – это наследие царизма и со временем пройдет.
Но в последующие дни и недели газеты сообщили о новых судах и десятках казней. Даже те, кто прежде спокойно воспринимал восторги Дюранти и его известное высказывание, что «не разбив яиц, омлет не сделаешь», начали задумываться, как далеко может зайти советский вождь в борьбе с оппозиционным «троцкистско-зиновьевским блоком». Официальная печать в СССР называла казненных шпионами и предателями, участниками антисоветского заговора, добавляя, что «главным вдохновителем и организатором всей этой банды убийц и шпионов был иуда Троцкий». При этом, беседуя с прессой в нью-йоркском консульстве СССР, советский представитель (В. Оболенский-Осинский, зампредседателя Госплана) заверил журналистов, что нового витка репрессий не последует, потому что «страну уже не от кого чистить».
Однако убийства продолжались, и списки жертв росли. Чтобы упрочить свою власть, Сталин создавал собственный культ, опираясь на традиционный русский патернализм и Большой террор. За два самых смертоносных года, 1937-й и 1938-й, свыше шестисот семидесяти тысяч человек были расстреляны и еще столько же арестованы.
У мертвых есть имена. Жизнь Максима Горького оборвалась в 1936 году при загадочных обстоятельствах. Комиссара госбезопасности Глеба Бокия, чье имя красовалось на корме парохода, тысячами доставлявшего людей в горнило Соловков, застрелили в ноябре 1937 года в подвале Лубянской тюрьмы. Александр Тарасов-Родионов, тот самый романист, который встречался с Набоковым в Берлине, чтобы уговорить того вернуться в Россию, был арестован в 1937-м и вскоре умер в лагере. Осип Мандельштам, окончивший Тенишевское училище на десять лет раньше Набокова, поплатился жизнью за эпиграмму на Сталина – в 1938 году он скончался в пересыльном лагере. Для поэта и историка русской литературы Дмитрия Мирского (этим скромным именем, вернувшись из эмиграции в СССР, стал подписывать свои труды князь Святополк-Мирский, которого Набоков то превозносил, то поднимал на смех) визит очередного гостя с Запада оказался роковым. Мирский умер в лагере в 1939 году.
Наконец, жестокая судьба настигла тех эсеров, которых пощадила в 1922 году и фарсовый показательный процесс над которыми послужил прецедентом для последующих трибуналов. Главного обвиняемого, Абрама Гоца, расстреляли в 1937-м.
Отметим, что Гоц пережил кое-кого из организаторов того судилища. Льва Каменева, которому принадлежала идея превратить эсеров в вечных заложников, казнили в 1936 году. Председателя суда Георгия Пятакова, выносившего эсерам приговор, обвинили в том, что он ездил в Осло на переговоры с Троцким и нацистами; в январе 1937 года его расстреляли. Николая Бухарина, дирижировавшего возмущенными трудящимися, требовавшими расправы над эсерами, казнили в марте следующего года. В июле за каких-нибудь двадцать минут признали виновным и расстреляли на месте Николая Крыленко, на протяжении многих лет выступавшего обвинителем на громких политических процессах.
8
Вскоре после окончания летней Олимпиады 1936 года Германия подписала пакт с Италией, а всего через несколько недель заключила союз с Японией. Международное сообщество уже не спорило о том, будет война или нет, а гадало, когда она начнется.
Набоковы обсуждали переезд во Францию еще с 1930 года, но все доводы за и против натыкались на неразрешимую проблему: Владимир не был уверен, что сумеет прокормить семью. В Германии Вера с ее навыками технического перевода и знанием нескольких языков была нарасхват. Пока она работала, Владимир нянчил Дмитрия, с радостью посвящая время сыну, которого наперебой баловали оба родителя.
