Половина кинематографистов, принимавших участие в создании «Вечного жида», в свое время помогала Карлу Юнгхансу снимать Олимпиаду. Если бы Юнгханс не уехал из Берлина, его, вполне возможно, тоже пригласили бы в команду. Он прислуживал как нацистам, так и Советам, но одно дело превозносить немецкое величие и совсем другое – демонизировать целый народ. Юнгханс успел скрыться, сохранив в тайне, готов он переступить эту черту или нет.
Воссоединение Юнгханса и Сони Слоним в Париже выглядело откровенной иронией судьбы: Карл умудрился связать себя с обоими тоталитарными режимами, угрожавшими Сониной семье. Выбранная Юнгхансом дорога была прямой противоположностью пути, по которому шел Набоков. Обоих судьба наградила талантом – фильм Юнгханса «Такова жизнь», снятый в 1929 году, был одним из последних шедевров немого кино, но Набоков отказывался от участия в публичной политике, тогда как Юнгханс неоднократно ставил свое искусство на службу радикальной идеологии.
Не исключено, что французская разведка в самом деле поручила Соне приглядывать за Юнгхансом, но если так, то Соня выполняла задание с явным удовольствием. Из рассекреченных документов становится ясно, что Юнгханс представлял большой интерес для французских спецслужб. Коммунистов (и даже бывших) во Франции тогда не жаловали. После объявления войны Французская коммунистическая партия с подачи Советов осудила вступление Франции в войну, назвав ее империалистической. В результате партию запретили, и сорок четыре депутата-коммуниста оказались в тюрьме.
Тех, кто сотрудничал с гитлеровцами, в Париже, само собой, тоже недолюбливали. Бывший коммунистический и нацистский режиссер, Юнгханс являл собой поистине уникальный случай. До того, как он возобновил отношения с Соней, французская полиция сбилась с ног, опрашивая друзей и знакомых, чтобы его разыскать. А к концу месяца Карл уже снимал пропагандистские фильмы для французского правительства.
Сотрудничая с властями, Юнгханс оставался на свободе и, по его словам, зарабатывал деньги. Но ему запретили покидать Париж, дав понять, что при попытке к бегству его ликвидируют. Юнгханс при каждом удобном случае козырял письмом, в котором полиция вроде бы гарантировала ему защиту за заслуги перед ведомством. Однако французы держали его на коротком поводке.
7
Набоков тоже собрал некоторое количество писем, с помощью которых надеялся расширить границы своей свободы. В рекомендации от Бунина (сочиненной самим Набоковым) говорилось, что господин Владимир Набоков является «романистом незаурядного таланта» и станет «преподавателем высокого класса в любом английском или американском университете». Бунин, бывало, называл Набокова «чудовищем» и «цирковым клоуном», хотя при этом признавался, что питает к цирковым клоунам определенную симпатию. Но когда речь шла о выживании, Бунин в помощи не отказывал.
Оказалось, Набокову повезло, что в свое время его мечты о преподавании в Англии не осуществились: после вступления в войну британцы аннулировали все визы. Зато – благодаря цепочке счастливых случайностей – надежда блеснула совсем с другой стороны. Через Марка Алданова (который не раз писал о роли случая в истории) Набоков узнал о курсе русской литературы в летней школе при Стэнфордском университете. Алданова пригласили читать курс, но тот пока не планировал покидать Европу.
Возможно, Стэнфорд заинтересуется Набоковым? Во всякой случае Набоков определенно заинтересовался Стэнфордом. Тернистый путь к визе вдруг превратился в скоростное шоссе, а в тумане будущего замаячил кампус в далекой Калифорнии.
Но приглашения на работу было мало. Кроме визы США требовались другие документы с американской стороны и разрешение на выезд из Франции. Александра Толстая (дочь Льва Николаевича) выхлопотала для Набокова рекомендательное письмо от дирижера Бостонского симфонического оркестра. Она даже предложила поручителям фонда, занимавшегося помощью беженцам, выдать Вере Набоковой свидетельство об умении вести домашнее хозяйство. В условиях постоянного урезания квот на въезд в Англию и Америку аттестат домработницы (даже фиктивный) открывал еврейкам самый короткий и порой единственный путь к эмиграции.
Все это время приходилось как-то выживать. В ответ на слезные письма, отправленные Набоковым в Америку год назад, он получил две с половиной тысячи франков от композитора Сергея Рахманинова и двадцать долларов от Русского литературного фонда США. Известно, что тысячу франков Набокову ежемесячно присылал один из друзей. Так что писателю пришлось тряхнуть стариной и предложить уроки английского. Его объявлениями заинтересовались трое, в том числе бизнесмен и молодая арфистка по имени Мария Маринел.
Этого оказалось недостаточно. Несмотря на все усилия Набоковых не дать сыну почувствовать нищету, пятилетний Дмитрий с серьезным видом объяснял Маринел, что их семье «очень тяжело живется».
Как бы то ни было, писать Набоков не переставал. Осенью он основательно занялся одной из побочных сюжетных линий «Дара». В третьей главе Щеголев, бессовестный Зинин отчим, жалеет, что нет у него времени написать роман «из настоящей жизни» о взрослом мужчине, который женится на вдове, чтобы добраться до ее несовершеннолетней дочери. Из этого эпизода вырастет жутковатая повесть «Волшебник» – мучительное признание педофила.
У главного героя нет имени. Мы знаем только, что он ювелир из Центральной Европы, путешествует по Франции и фантазирует о маленьких девочках. Воспылав страстью к юному созданию на роликовых коньках, он женится на ее больной матери; мать вскоре умирает. В статусе овдовевшего отчима ювелир уже настойчивее подбирается к девочке и обещает отвезти ее на море. В первом отеле на пути к побережью ему не удается снять номер, удается лишь во втором. Консьерж, спутав фамилию главного героя с фамилией человека, которого разыскивает полиция, вызывает жандармов. Офицеры приезжают и допрашивают ювелира, но ему удается объяснить, что он не тот, кого они ищут.
Той ночью в гостинице Набоков подводит героя, а с ним и читателя, к самому порогу осуществления темных фантазий. Но девочка вдруг просыпается, и план отчима рушится. Он выскакивает из номера в поисках смерти, и автор исполняет его желание, посылая навстречу огромный грузовик.
«Волшебник», безусловно, несет в себе зерно замысла, позднее осуществленного в «Лолите». Фондаминскому и еще троим друзьям повесть была прочитана в полутемной комнате за плотными занавесками, под лампой, на которую по правилам военного времени надели абажур из синей обертки для сахара – светомаскировка от немецких авиаударов. Набоков предложил повесть в «Современные записки», затем еще в одно издание – все впустую: война поставила на грань разорения всех издателей.
С ее началом над русским эмигрантским сообществом захлопнулась гробовая крышка. Сеть связей между редакциями, от Берлина и Парижа до самого Китая, постепенно истончаясь, наконец лопнула.
В дни, когда русское зарубежье доживало последние дни, Набоков изощренно разыграл вечного своего критика Георгия Адамовича. Написав несколько стихотворений под псевдонимом «Василий Шишков», Набоков опубликовал их в солидном журнале. Адамович, понятия не имевший об авторстве Набокова, напечатал восторженный отзыв; по его мнению, стихи возвещали пришествие «великого поэта».
