Через несколько месяцев в том же журнале появился короткий рассказ Набокова, озаглавленный «Василий Шишков». Заглавный герой, талантливый молодой поэт, дважды встречается с рассказчиком, после чего исчезает. Стихи, изданные под псевдонимом вместе с рассказом, который Набоков подписал своей фамилией, не оставляли сомнений: все это литературная мистификация, имеющая целью доказать, что Адамович предубежден против творчества Набокова.
Последний не скрывал своей радости, что проделка удалась. Но Марк Алданов отчитал Набокова: война – не лучшее время для хулиганства, – и напрасно. Войну Набоков запечатлел даже в пустячном, казалось бы, рассказе – парой штрихов, но тем не менее. Пока на первом плане рассказчик встречается с вымышленным поэтом, на втором оба раза появляется группа немецких беженцев, которые обсуждают, как бы раздобыть французские визы и паспорта.
Поэт Шишков поясняет рассказчику свой творческий метод. Повсюду столько «страдания, кретинизма, мерзости, – говорит он, – а люди моего поколения ничего не замечают, ничего не делают, а ведь это просто необходимо, как вот дышать или есть. И поймите меня, я говорю не о больших, броских вещах, которые всем намозолили душу, а о миллионах мелочей, которых люди не видят, хотя они-то и суть зародыши самых явных чудовищ». Эта строчка – не лучшее ли объяснение того, какое место отведено Набоковым постоянно присутствующему в его творчестве историческому фону?
Когда русских читателей Набокова вновь разбросало по миру ураганом истории, он понял: придется искать себя в англоязычной литературе, продолжая линию, начатую «Себастьяном Найтом». Но одно дело взять на вооружение английский и совсем другое – распрощаться с русским. Когда Стэнфордский университет уже объявил о намерении пригласить господина Набокова прочесть летний курс по русской литературе, тот продолжил с неистовым рвением писать на родном языке, словно хотел изжить этот порыв. Параллельно с «Волшебником» он засел за оставшийся незаконченным роман «Solus Rex». Две сохранившиеся главы были позднее опубликованы по отдельности.
Парижская весна 1940 года и дарила надежду, и пугала. Предыдущее бегство Набокова ознаменовалось пулеметной очередью вслед его кораблю. Тогда рядом с ним был отец – а теперь он сам отвечал за маленького сына. Удастся ли им спастись?
В результате неприятного похода в префектуру Вера узнала, что паспорта Набоковых, поданные для получения разрешений на выезд, утеряны. Найти их помогла вовремя предложенная взятка в двести франков: оказалось, документы попали в другой департамент. Терзаемая страхом, что их арестуют за подкуп чиновника, Вера все-таки послала Владимира забирать паспорта и разрешения на выезд. 23 апреля Набоковым наконец открыли американские визы.
Впрочем, даже с документами на руках выехать было не так-то просто: билеты стоили баснословных денег. И тут отец еще раз пришел на помощь сыну: о деятельности В. Д. Набокова в защиту русских евреев не забыл Яков Фрумкин, глава организации, помогавшей еврейским переселенцам в Нью-Йорке. Фрумкин сумел забронировать для Набоковых три места на судне, которое должно было покинуть Францию в конце мая, и добиться половинной скидки на билеты. Но даже на таких условиях необходимые пятьсот шестьдесят долларов представлялись чем-то вроде сказочного сокровища, о котором писателю-беженцу приходилось только мечтать.
Помогли еврейские семьи, и раньше неоднократно выручавшие Набокова деньгами. Кроме того, Владимир провел прощальные чтения, после которых недостающую сумму с миру по нитке собрали другие члены эмигрантского сообщества.
Однако когда Набоковы уже готовились к отъезду, немцы перешли в решительное наступление. Молниеносно оккупировав Голландию, Люксембург и Бельгию, они вторглись на территорию Франции. Французская пропаганда замалчивала победы германского оружия, призывая гражданское население оставаться на местах («во Францию сто раз вторгались, но ее никто еще не победил»), и все же бегство приобрело массовый характер. «Странная война», в которой Англия и Франция формально противостояли Германии, но не вели с ней никаких видимых сражений, внезапно стала совершенно реальной.
Немцы наступали с такой быстротой, что судно Набоковых «Шамплен» уходило не из Гавра, как планировалось вначале, а из порта Сен-Назер, расположенного при впадении Луары в Бискайский залив. Подготовка, тянувшаяся долгие месяцы, обернулась поспешными сборами. Набоков завез бумаги и коллекцию бабочек на квартиру к Илье Фондаминскому и еще успел зайти к Керенскому, где увиделся с Буниным и Зинаидой Гиппиус, когда-то внушавшей В. Д. Набокову, что его сын никогда, никогда писателем не будет. Сергея Набокова в Париже не было, он даже не догадывался, что брат уезжает. Больше они не увидятся никогда.
Перед самым отъездом у Дмитрия поднялась температура. Родители в панике бросились к врачу. Тот порекомендовал запастись сульфамидными таблетками и положиться на судьбу. Всю ночь, проведенную в спальном вагоне, мальчику давали лекарство. К концу путешествия Дмитрий выздоровел.
19 мая 1940 года «Шамплен» покинул французскую гавань; Европа для Набоковых осталась позади. Через две недели на Париж полетят бомбы. В следующем месяце Франция капитулирует, и самолеты люфтваффе пролетят над Сен-Назером, уничтожив больше четырех тысяч британских солдат, пытавшихся эвакуироваться.
Но Набоковых война уже не нагонит. В бортовом журнале Владимир и Дмитрий значились русскими, а Вера еврейкой. Эта графа стала бы роковой, опоздай они на корабль. Но они не опоздали и могли теперь всласть помечтать о новой жизни в Новом Свете. Никто из них прежде в Америке не бывал, хотя Владимиру наверняка вспомнилось моховое болото в окрестностях родительской усадьбы, которое прозвали Америкой.
Каким представлялось Набокову его будущее? Конечно, знать наперед никому не дано. Часть его черновиков осталась у Фондаминского, в том числе повесть о беженце из Центральной Европы, питавшем страсть к девочкам-подросткам. С собой Владимир взял историю раздавленного трагедией русского эмигранта и роман о двух братьях и расстоянии между ними, которое преодолевает только смерть.
К тому времени, как пассажиры «Шамплена» потеряли Европу из виду, в тысячах километров от них, в Польше, было достроено первое здание концентрационного лагеря Освенцим. Три недели спустя туда прибудет первый поезд с польскими и еврейскими заключенными. Покинув континент, который в течение сорока одного года был ему домом, Владимир Сирин-Набоков совершил очередной своевременный побег, вновь увозя с собой крупицы обреченного мира.
Глава восьмая
Америка
1
В море матросы «Шамплена» однажды открыли огонь по киту, приняв его за вражескую подводную лодку. Роскошь обстановки – Набоковых поместили в люксе – лишь оттеняла отчаяние пассажиров. Германия и Россия двигались навстречу кровавому хаосу, оставшийся позади Париж с трепетом ждал завтрашнего дня. Подойдя к американскому берегу 26 мая, судно день простояло на карантине, после чего направилось в нью-йоркскую гавань.
Ведущего романиста русской эмиграции встретили настороженно и равнодушно. Интерес его приезд вызвал разве что у одной русскоязычной нью-йоркской газеты, сообщившей, что Владимир Сирин прибыл в Америку. В декларации о намерениях Набоковы, как и большинство их попутчиков, указали, что планируют стать постоянными жителями Соединенных Штатов. Сомнительно, чтобы кому-то это решение далось тяжело: по родным городам еврейских пассажиров лайнера можно было изучать географию жестокости – Санкт-Петербург, Вена, Львов, Краков, Берлин.
