В последующие месяцы Набоков зарабатывал испытанным в Европе способом – преподавал ученикам русский язык. Вызвавшись бесплатно поработать в Музее естественной истории, он написал свои первые научные статьи о чешуекрылых и научился препарировать и исследовать гениталии бабочек. Он приступил к подготовке лекций для летнего курса, который наконец ввели в программу в Стэнфордском университете. Кроме того, нашел своих отзывчивых читателей напечатанный в журнале The Atlantic Monthly его рассказ «Облако, озеро, башня», немного подправленный автором в связи с политической ситуацией: в словах песни, которую несчастного героя заставляют петь вместе с марширующими немецкими туристами, появился призыв к убийствам и разрушениям. В своем отзыве редакторы выразили надежду, что Набоков еще не раз порадует их талантливыми произведениями. И Набоков эту надежду оправдал.
Пока Набоков штурмовал американский литературный Олимп, Вера устроила Дмитрия в школу и приступила к поискам работы, до поры не уступая в привередливости мужу. Предложение переводческой работы с продленным рабочим днем было отклонено (слишком много часов), равно как и та же работа на внештатной основе (слишком мало денег). Зимой Вера сумела получить секретарскую должность в Free French Newspaper, которую в рамках национальной кампании «Франция навсегда» и при частичном финансировании британской разведки запустили в поддержку Шарля де Голля. В организации, осуждавшей вишистскую политику и агитировавшей за вступление Америки в войну, Вера оказалась на своем месте – на эту работу она ходила с удовольствием.
3
Как раз когда перед Набоковыми начали открываться новые перспективы, в Нью-Йорк на пароходе «Гваделупа» прибыла Верина сестра Соня Слоним. Проведя несколько месяцев в Касабланке, Соня получила визу как переводчик и к январю 1941 года добралась до Америки.
Сестры Слоним поддерживали связь – в графе «пункт назначения» Соня указала последний Верин адрес по 87-й Западной улице. В бортовом журнале также отмечено, что пассажирке тридцать два года, ее рост сто шестьдесят семь сантиметров, волосы у нее светлые, а глаза карие. Остальные сведения о Соне куда менее внятны. Например, в корабельном журнале она указана как «Софья» и незамужняя, поверх этого статуса проставлено «Р» – разведена и от руки дописана фамилия мужа, Берльштайн. Возникли подозрения, что Соне есть что скрывать. В Государственном департаменте получили телеграмму с места последней стоянки парохода. Сообщение адресовалось госсекретарю США и содержало предупреждение, что Соня Слоним подозревается в шпионаже в пользу Германии. Неудивительно, что Сонину переписку сразу взяли на контроль.
Карл Юнгханс получил визу всего на несколько дней позже Сони, но узнав, что немцы добиваются его экстрадиции из Касабланки, уплыл в Америку раньше нее. Сбежав из Германии по поддельным документам, он раздобыл в Касабланке паспорт иностранца. Его путь пролегал через Лиссабон, и в бортовом журнале парохода «Карвальо Араухо» он значился как лицо без гражданства. Как и Соня, он был записан блондином с карими глазами. В отличие от Сони, которая планировала постоянно проживать в США, Юнгханс получил лишь шестимесячную рабочую визу.
Соединенные Штаты все еще надеялись переждать войну, но относились к ней достаточно серьезно: у всех неамериканцев тщательно проверяли документы, выясняли национальную принадлежность, снимали отпечатки пальцев. Для тех, кто попадал в разряд анархистов, предусматривались немалые тюремные сроки. Иных иммигрантов американцы предпочитали отправлять в специальные места содержания. Но хоть не в концлагеря, как в Канаде, – и на том спасибо.
Сотрудники ФБР, возглавляемого Дж. Эдгаром Гувером, с первых дней войны собирали информацию и составляли досье на подозрительных иностранцев. Иммиграционная служба, недавно отданная под начало Министерства юстиции, охотно сотрудничала с бюро, наблюдая за беженцами. На некоторых заводили личные дела и вносили туда записи о месте проживания на случай, если в будущем этих людей придется разыскивать.
Юнгханс, успевший поработать как в коммунистическом, так и в нацистском кинематографе, заставил фэбээровцев насторожиться. Дальше иммиграционного центра на острове Эллис его не пустили. Новым американским домом стали для него общежитие и столовая, отведенные для людей, ожидавших депортации: политических радикалов, преступников и таких же потенциальных шпионов, как и он сам. Приехавшая через три недели Соня ничем не могла ему помочь: уже был выписан приказ о депортации Юнгханса. Осталось только подать апелляцию в надежде, что иммиграционная служба пересмотрит его дело.
Соня обратилась за помощью к профессору-эмигранту, знакомому по Берлину. И – о чудо! – через четыре месяца после задержания Юнгхансу позволили покинуть остров Эллис под залог в пятьсот долларов. Официально он был свободен, но власти о нем не забывали.
Соня преподавала французский и немецкий в Международной языковой школе на Мэдисон-авеню рядом с 42-й улицей и нашла жилье всего в нескольких кварталах от Владимира и Веры. Вряд ли это соседство обрадовало Набоковых, хотя, возможно, им не пришлось сталкиваться на улице лицом к лицу. Вскоре после освобождения Юнгханса Набоковы наконец уехали в Калифорнию.
Не успела Вера уйти из полюбившейся ей Free French Newspaper, как свято место занял Юнгханс. Он писал тексты для информационного агентства France Forever и сценарии для пропагандистской радиостанции WRUL, которая транслировала антинацистские и антивишистские передачи на территорию оккупированной Франции: Юнгханс занялся пропагандой уже в четвертой по счету стране. Он пробовал читать антинацистские лекции, писал об угрозе немецких подлодок, а в узком кругу хвастал знакомствами с Гитлером и Геббельсом. Но как режиссера его по-настоящему влекло лишь одно место – Голливуд.
Набоковы добрались до западного побережья всего на несколько месяцев раньше Сони и Карла. В мае 1941 года, через год после прибытия в Америку, Вера, Владимир и Митя отправились в путешествие по Соединенным Штатам на новеньком «понтиаке» одной из учениц Набокова – дорогу до Стэнфорда университет не оплачивал. Весной Набоков прочел цикл лекций в колледже Уэлсли и за несколько дней до отъезда узнал, что руководство планирует с осени подписать с ним годовой контракт. Теперь, когда растущие счета уже не так волновали Набоковых, они могли смело отправляться в путешествие. Семья три недели колесила по стране, делая остановки для чтения, прогулок и нескончаемой охоты за бабочками для коллекции.
Набоковым открывались просторы Теннесси, Арканзаса, Техаса, Нью-Мексико и Аризоны. Это путешествие от побережья до побережья походило на увлекательный урок американской географии и социологии: семья была в восторге. Однако в новом мире они по-прежнему оставались беженцами. Как-то раз парикмахер спросил Митю, где тот живет. Мальчик ответил, что у них нет дома, а живет он в «маленьких домиках у дороги».
4
Летом 1941 года пропасть между новой жизнью Набоковых и людьми, оставшимися в Европе, сделалась глубже разделявшего их океана. За несколько месяцев до этого Владимир писал сестрам Маринел в Париж, насколько ему сложно совмещать две реальности: одну, в которой он лежит на цветочном лугу в Америке «на вершине роскоши, точно в какой-нибудь примитивной мечте миллионера», и другую, где близким по-прежнему грозит опасность.
