Если Набоков надеялся, что антисемитизм остался позади, в европейском прошлом, то его ждало горькое разочарование, и не только из-за случая в пульмановском вагоне. Подумывая летом 1945 года съездить в Нью-Гемпшир, Набоков взялся расшифровывать эвфемизмы, принятые в американских описаниях съемного жилья. Новостью для него стало не только то, что «современный комфорт» означает комнаты с туалетом, но без ванны, но и требование «сдается только христианам». В письме Уилсону Набоков язвительно замечает, что такие места не по нем.
Нью-Гемпшир разочарует Набокова и при непосредственном знакомстве, когда он собственными глазами увидит таблички, запрещающие вход евреям. Дмитрий и Вера потом вспоминали, как в одном ресторане Набоков возмутился антисемитской оговоркой в меню и спросил официанта: а что, если б сюда подкатил на стареньком «форде» маленький бородатый старичок Иисус Христос со своей мамашей (в черном платке, с польским акцентом)? Обслужат ли они молодую пару, которая привяжет у порога ослика и вместе с грудным сыном зайдет к ним поесть? Однако сотрудники заведения не поняли библейских аллюзий, и, прежде чем хлопнуть дверью, Набокову пришлось им подробно растолковать, что он имеет в виду.
В. Д. Набоков учил сына, что с проявлениями нетерпимости в любимой стране нужно бороться. И теперь Владимир наблюдал антисемитизм на другом континенте, изучал его местные штаммы. Результаты его штудий не заставят себя ждать.
4
С окончанием войны США и СССР оказались разведены по разным углам геополитического ринга. Родные Набокова вернулись к мирным занятиям. Николай Набоков, сотрудничавший во время войны с Министерством юстиции и занимавший в 1945 году должность аналитика в Комиссии США по исследованию стратегических бомбардировок, отправился в Германию в качестве координатора переговоров и советника по вопросам культуры. Соня Слоним два года проработала в «Голосе Франции», затем служила внештатной переводчицей при ООН и в конечном итоге оказалась в Виргинии, где записалась в ряды американской армии шифровальщицей.
И тут ей аукнулись отношения с Юнгхансом. В ходе формальной проверки, проводимой военной разведкой, всплыло анонимное письмо с длиннющим списком выдвинутых против Сони обвинений. В частности, в нем говорилось, что Слоним «работала на несколько иностранных правительств ОДНОВРЕМЕННО [sic]», что она «продажная» и нескромная, любит порисоваться и к тому же «изворотливая шантажистка». На случай, если сотрудники разведки не поняли сути, аноним еще раз подчеркивал, что Соня женщина «сомнительной нравственности». В результате шестимесячного внутреннего расследования на свет всплыла телеграмма, отправленная в 1941 году на имя госсекретаря, в которой Слоним обвиняли в шпионаже в пользу Германии. Военная разведка обратилась к ФБР, и началась полномасштабная проверка на благонадежность.
Расследование ФБР тянулось больше года и охватило – отчасти из-за долгого романа Сони с Юнгхансом – даже Францию и Германию. Соня пользовалась репутацией антифашистки, но в прошлом поддерживала отношения с нацистским пропагандистом. Говорили, что она придерживается антисоветских взглядов, но Юнгханса подозревали в том, что он коммунист. Некоторые Сонины коллеги по работе в Нью-Йорке и Голливуде тоже попали под подозрение из-за своих коммунистических симпатий. Разговоры Сони о том, что она работала на французскую разведку (с агентами ФБР Соня их не вела, те черпали информацию из показаний знакомых), казались легкомысленными – или провокационными. В ходе расследования массачусетские агенты не обошли вниманием и Владимира и Веру Набоковых, но ничего подозрительного не нашли.
Никаких конкретных улик против Сони так и не обнаружили, и все-таки круг ее общения не давал следователям покоя. Особое внимание сотрудники ФБР уделяли тому, кто из ее знакомых еврей, а кто нет (причем национальность часто определяли неправильно). Один информатор договорился до того, будто настоящая Сонина фамилия Левина, а псевдоним Слоним она взяла, чтобы скрыть свое еврейское происхождение.
Окончательного решения по Сониному делу так и не приняли. Расследование все тянулось и тянулось и подошло к концу только в 1949 году, когда Соня уже уволилась из армии.
Набоков, тоже ненадолго увлекшись послевоенной геополитикой (и в поисках стабильного заработка), попытался подключиться к новому проекту Государственного департамента – стать ведущим на русскоязычной радиостанции «Голос Америки». Эдмунд Уилсон прислал блестящее рекомендательное письмо, проверка анкетных данных вроде бы шла успешно, как вдруг выяснилось, что Николай Набоков, к которому Владимир тоже обращался за рекомендацией, забрал это место себе. Владимира поддерживал Уилсон, но за Николаем стояли трехкратный лауреат Пулитцеровской премии Арчибальд Маклиш, бывший посол США в Советском Союзе Джордж Болен, а также Джордж Кеннан, занимавший пост руководителя отдела политического планирования в Госдепартаменте США.
Работа на радиостанции Николая совершенно не заинтересовала. Через восемь месяцев, в 1948 году, он подал заявление на новую должность, требовавшую новых проверок, и обнаружил, что за первые годы холодной войны представление о благонадежности в Америке существенно изменилось. Его жизнь буквально разобрали на атомы. Лечение в психиатрических больницах, диагноз «маниакально-депрессивный синдром», разводы, вражда с некоторыми бывшими друзьями и сослуживцами и связи со студентками множества американских колледжей – все это раскопали, проверили и, как видно, сочли достоверным. Слухи о наркозависимости, венерическом заболевании, любви к Сталину, членстве во Французской коммунистической партии и попытках в 30-х годах вернуться в Советский Союз не подтвердились. (Как это часто бывало, у анонимных информаторов разгулялось воображение.)
В хороводе реальных и воображаемых проступков Николая Набокова только один вопрос по-настоящему волновал ФБР: является ли он гомосексуалистом? Агенты слышали о его парижских связях с «балетной королевой» Дягилевым и другими известными «извращенцами». Можно ли с уверенностью сказать, что он не один из них? В беседах с многочисленными сослуживцами, бывшими соседями по комнате, работодателями и оставленными женами главным был именно этот вопрос. Из отчета федералов о беседе с Павлом Челищевым, бывшим Сережиным соседом по комнате, не совсем понятно, отдавали они себе отчет в том, что Павел и сам гей, или нет. К делу подключили осведомителя, у которого за плечами было свыше пятисот собеседований с мужчинами, подозревавшимися в гомосексуализме (как видно, это была его коронная тема), и тот сказал, что, на его взгляд, Николай гей.
В Госдепе не знали, как поступить: Николай был ценным специалистом, а вопрос о его сексуальной ориентации оставался неясным. Решили спросить Николая напрямик. Сначала сотрудник Департамента, а позднее Джордж Кеннан (он тогда разрабатывал послевоенные секретные операции США за рубежом) стали заводить с Николаем разговоры на эту тему.
Николая, как видно, пугало и раздражало столь настырное любопытство. Кеннану он сказал, что следователи ошибаются. Разумеется, он знаком с гомосексуалистами – работал с балетной труппой в Париже – однако сам к их числу не относится. Возможно, в разговорах, которые доходят до спецслужб, его путают с парижским родственником Сергеем Набоковым, также общавшимся с Дягилевым и Жаном Кокто. Гомосексуален был Сергей, а не он. По словам Кеннана, Николай признавал, что похождения Сергея запятнали доброе имя Набоковых, но считал, что его, Николая, это пятно очернить не может.