Когда Хетти ушла наверх, он сказал:
– Я никак понять не могу с чего это она взяла уйти от нас. Я думал, что она расположена к Адаму Биду; по крайней мере, в последнее время мне казалось, что ей нравилось его ухаживание.
– А кто ее знает, что ей нравится, ничто не производит на нее влияния, словно она высохшая горошина. Я уверена, что даже эта девушка, Молли, даром что она так бесит нас, я уверена, что даже она побольше Хетти призадумалась бы, если б захотела оставить нас и детей, несмотря на то что она у нас всего-то год вот будет в Михайлов день. Но она забрала себе в голову эту мысль, чтоб сделаться горничной, оттого что часто бывала между теми слугами. И как мы не догадались, к чему это может повести, когда позволили ей ходить учиться тонкой работе? Но конец этому будет у меня очень скоро.
– Тебе жаль было бы расстаться с нею, если б только это не было к ее же добру, – сказал мистер Пойзер. – Она тебе полезна при работе.
– Жаль? Конечно. Я привязана к ней больше, чем она заслуживает, эта бесчувственная девчонка; а она еще хочет оставить нас таким образом! Не могла же я иметь ее при себе эти семь лет, делать для нее все и учить всему, чему можно, без того, чтоб не привязаться к ней. А я-то вот ткала полотно и все это время думала только о том, чтоб сделать для нее постельное и столовое белье, когда она выйдет замуж; думала, что она останется жить в одном с нами приходе и всегда будет у нас на глазах… Дура я этакая, что заботилась о ней хоть в чем-нибудь, когда она нисколько не лучше вишни с твердою косточкою.
– Нет, нет, ты не должна уж слишком горячиться из-за пустяков, – сказал мистер Пойзер, ласкательно. – Она привязана к нам – за это я могу поручиться. Но она молода и забирает себе в голову вещи, которые не может и объяснить-то как следует. Ведь молодая лошаденка часто сама себе не может дать отчета, отчего ей так хочется бегать.
Ответы ее дяди, однако ж, произвели еще другое действие на Хетти, кроме того, что привели ее в отчаяние и заставили плакать. Она очень хорошо знала, кого он имел в своих мыслях, намекая на свадьбу и на положительного, степенного мужа, и когда она снова пришла в спальню, то возможность выйти замуж за Адама представилась ей в новом свете. В сердце, где не действуют сильные привязанности, где не существует чувства высшей справедливости, к которому могло бы оно обратиться в своих волнениях, чтоб получить силу переносить все спокойно, в таком сердце одним из первых результатов горя бывает неопределенное, отчаянное побуждение к какому-нибудь поступку, который мог бы изменить настоящее положение. Мечта бедной Хетти о последствиях, всегда бывшая только узким фантастическим исчислением ее собственных вероятных удовольствий и страданий, была теперь совершенно вытеснена отчаянным раздражением под влиянием настоящего страдания. Она готова была решиться на один из тех судорожных, безосновательных поступков, которые несчастных мужчин и женщин из временного горя повергают в целую жизнь мучений.
Отчего же бы ей и не выйти за Адама? Теперь ей все равно, что бы она ни делала, лишь бы это произвело в ее жизни какую-нибудь перемену. Она была уверена в глубине души своей, что он все еще желает жениться на ней, а какая-нибудь другая мысль о счастье Адама, в этом отношении, еще никогда не приходила ей в голову.
«Странно! – скажете вы, может быть. – Странно это побуждение к такому образу действия, который мог бы казаться самым возмутительным в ее настоящем расположении духа, и побуждение, явившееся уже во вторую ночь ее печали!» Да, поступки такой маленькой, ничтожной души, какова была у Хетти, боровшейся со всем, что есть серьезного, печального в судьбе человеческого существования, действительно странны. Таковы бывают движения небольшого корабля без балласта, бросаемого в разные стороны на бурном море. Что за прекрасный вид имел он со своими разноцветными парусами при ярких солнечных лучах, падавших на него в то время, когда он стоял на якоре в тихом заливе!
«Пусть же тот, кто сорвал корабль с якоря, и отвечает за весь вред, который причинится судну!» – скажете вы опять.
Да, но это все-таки не спасет корабля, прелестного корабля, который всю жизнь свою мог бы служить предметом радости.
XXXII. Мистер Пойзер режет правду-матку
В следующую субботу вечером происходил в гостинице Донниторнского Герба весьма жаркий спор относительно события, случившегося в тот же самый день и заключавшегося нисколько не менее, как во втором появлении хвата в сапогах с отворотами. Одни уверяли, что это был просто арендатор, договаривавшийся о лесной ферме; другие же, что то был будущий управитель; мистер Кассон, который лично был свидетелем посещения незнакомца, презрительно утверждал, что это был не кто иной, как дворецкий, каким до него был Сачелль. Никто и не думал отрицать свидетельство мистера Кассона о том, что он видел незнакомца, несмотря на то, содержатель гостиницы приводил в подтверждение своих слов различные обстоятельства.
– Я сам видел его, – рассказывал он, – я видел, как он ехал по лугу, окруженному дикими яблонями, на лошади с голою мордой. Я только что хотел выпить пинту – это было утром в половине одиннадцатого, в это время я всегда выпиваю пинту так же аккуратно, как часы, – вот вижу, что Польз едет в своей телеге, и кричу ему: «У вас нынче будет изрядно ячменя, Польз, если только вы позаботитесь о себе». Потом я обошел кругом двора, где ставятся копна, и вышел на треддльстонскую дорогу. В то самое время, как я подходил к большому ясеневому дереву, вдруг вижу, как этот человек в сапогах с отворотами едет на лошади с голою мордой. Вот не пошевелить мне членом, если это неправда. Я остановился, пока он подъехал, и говорю: «Доброго утра, сэр», говорю. Мне хотелось услышать, каким языком он говорит, чтоб знать из здешнего ли он края. Вот и говорю: «Доброго утра, сэр. Славная погода стоит дли ячменя сегодня! Его можно будет убрать немало, если, Бог даст, простоит так». А он и говорит: «Да, вы, может быть, и правы; а впрочем, наверное сказать нельзя», – говорит. Из его слов я и узнал, – продолжал мистер Кассон, подмигивая, – что он не из-за ста миль приехал к нам. Ведь, чай, мой выговор показался ему странным, как всем вам ломшейрцам кажется выговор всякого человека, который говорит настоящим английским языком.
– Настоящим языком! – сказал Бартль Масси презрительно. – Ваш язык так же походит на настоящий, как писк поросенка на арию, которую играют на рожке с клапанами.
– Ну, не знаю, – отвечал мистер Кассон с гневною улыбкою. – Я думаю, человек, который терся между господами с детства, может знать, что такое настоящий язык, почти так же хорошо, как школьный учитель.
– Ну, конечно, – сказал Бартль тоном саркастического утешения, – вы говорите настоящим языком, но он настоящий язык только для вас. Козел Майка Гольдсворта кричит бэ-э-э, так он и должен кричать, и было бы неестественно, если б он издавал другой звук.
Так как все остальное общество состояло из жителей Ломшейра, то против мистера Кассона поднялся дружный смех, и содержатель счел благоразумным возвратиться к прежнему вопросу, который не только не был истощен в один этот вечер, но еще возобновлен на кладбище перед службою на другой день, с новым любопытством, которое сопровождает все новости, когда присутствует при сообщении их новый человек. А новый слушатель был Мартин Пойзер, который как выражалась жена его, «никогда не ходил нализываться с людьми из этой кассоновской шайки, которые только сидят да насасываются, и на вид ни дать ни взять треска с красной башкой».
