– Это его дело, – сказал он. – Если тут совершено преступление, то виноват он, а не она. Он выучил ее обманывать… он обманул меня первый. Пусть же и он идет к суду… пусть он станет рядом с ней, и я расскажу всем, как он овладел ее сердцем, сманил ее на дурное и потом обманул меня. Неужели он останется свободным, между тем как все наказание падет на нее одну… столь слабую и молодую?
Образ, вызванный последними словами, дал новое направление безумным чувствам бедного Адама. Он был безмолвен и смотрел в угол комнаты, будто видел там что-то.
Потом он снова воскликнул и в его голосе слышалась грустная мольба:
– Я не могу вынести этого… О, Боже мой! это бремя мне не по силам… мне слишком тяжело думать, что она преступница.
Мистер Ирвайн снова сел на свое место в безмолвии; он был слишком умен, чтоб говорить в настоящую минуту утешительные слова, притом же вид Адама, стоявшего перед ним с выражением внезапной старости, которое отражается иногда на молодом лице в минуты страшных потрясений – тяжкий вид кожи без капли крови под нею, глубокие борозды около судорожно подергивавшегося рта, морщины на лбу, – вид этого сильного, твердого человека, как бы разбитого невидимым ударом несчастья, трогал его до глубины души, и говорить было ему нелегко. Адам стоял неподвижно, бессмысленно продолжая смотреть в угол минуты с две: в это короткое мгновение он снова переживал все время своей любви.
– Она не могла совершить это, – сказал он, не отводя глаз, как бы разговаривая только с самим собою, – только страх заставляет ее скрываться… Я прощаю ей то, что она обманывала меня… я прощаю тебя, Хетти… ты также была обманута… Тяжела твоя доля, моя бедная Хетти… но меня никогда не заставят поверить этому. – Он опять замолчал на несколько минут и потом сурово и отрывисто проговорил: – Я пойду к нему… я приведу его назад… я заставлю его посмотреть на нее в ее несчастье: пусть он смотрит на нее до тех пор, пока будет не в состоянии забыть… это будет преследовать его днем и ночью… будет преследовать его всю его жизнь… теперь он не отделается ложью… я приведу его, притащу его сюда сам.
Адам направился к двери, потом машинально остановился и искал глазами шляпу, вовсе не сознавая, где находился или кто был вместе с ним здесь.
Мистер Ирвайн последовал за ним, взял его за руку и спокойным, но решительным тоном сказал:
– Нет, Адам, нет. Я уверен, что вы захотите остаться здесь и попытаться сделать что-нибудь доброе для нее, а не уйти отсюда и искать бесполезной мести. Наказание настигнет виновного непременно и без вашей помощи. Притом же он уже не в Ирландии, он должен быть на пути домой или, по крайней мере, уедет гораздо прежде, чем вы успеете прибыть туда. Я знаю, что его дед писал к нему о том, чтоб он возвратился, по крайней мере десять дней тому назад. Я хотел бы, чтоб вы отправились теперь со мною в Стонитон. Я приказал оседлать лошадь и для вас, чтоб вы могли ехать с нами, лишь только успокоитесь.
В то время как говорил мистер Ирвайн, Адам получил сознание действительности: он откинул волосы с лица и слушал.
– Вспомните, – продолжал мистер Ирвайн, – что, кроме вас самих, Адам, есть еще другие, о которых надобно подумать и для которых надобно действовать. Есть родные Хетти, добрые Пойзеры, для которых этот удар будет так тягостен, что я не могу без содрогания подумать о том. Я надеюсь на вашу нравственную силу, Адам, на ваше чувство долга перед Богом и людьми и твердо убежден, что вы постараетесь действовать до тех пор, пока ваша деятельность может приносить какую-нибудь пользу.
В действительности мистер Ирвайн предложил поехать в Стонитон только для пользы самого Адама. Лучшим средством противодействовать силе страдания в это первое время было движение с некоторой целью впереди.
– Хотите вы ехать со мною в Стонитон, Адам? – спросил он еще раз после минутного молчания. – Нам надобно узнать, действительно ли Хетти находится там.
– Да, сэр, – отвечал Адам. – Я сделаю то, что вы считаете нужным. Но люди на господской мызе…
– Я хочу, чтоб они не знали, пока я не возвращусь, и тогда я сам сообщу им об этом; тогда я буду уже вполне убежден в том, в чем я еще не совершенно убежден теперь, и возвращусь как только можно скорее. Пойдемте же теперь, лошади готовы.
XL. Разлив горя
Мистер Ирвайн возвратился из Стонитона в почтовой карете в эту же ночь. Когда он вошел в дом, то Карроль тотчас же сообщил ему, что сквайр Донниторн умер, его нашли мертвым в постели в десять часов утра; а мистрис Ирвайн приказала сказать, что она не будет спать, когда мистер Ирвайн приедет домой, и просит его не ложиться, не повидавшись с ней.
– А, Адольф, наконец-то! – сказала мистрис Ирвайн, когда ее сын вошел в комнату. – Итак, беспокойство и упадок духа старого джентльмена, заставившие его послать за Артуром столь внезапно, действительно имели значение. Карроль, я предполагаю, сообщил вам, что Донниторна нашли мертвым в постели сегодня утром. Другой раз вы поверите моим предвещаниям, хотя, вероятно, мне придется в моей жизни предсказать еще только мою смерть.
– Что ж сделали относительно Артура? – спросил мистер Ирвайн. – Послали ли кого-нибудь, чтоб дождаться его в Ливерпуле?
– Да, Ральф поехал туда еще прежде, чем мы получили известие о случившемся. Дорогой Артур, я еще при жизни увижу его господином на Лесной Даче, увижу, как при нем наступит хорошее время для его имения, так как он человек великодушный. Он теперь будет счастлив, как король.
Мистер Ирвайн не мог удержать слабый стон: он измучился от беспокойства и усталости, и легкие слова его матери были для него почти невыносимы.
– Отчего вы так грустны, Адольф? Нет ли у вас дурных известий? Или вы думаете об опасности, которой может подвергнуться Артур, переезжая через этот страшный Ирландский канал в такое время года?
– Нет, матушка, я не думаю об этом. Но я вовсе не расположен к веселью именно в настоящее время.
– Вас утомили дела, для которых вы ездили в Стонитон. Ради Бога, что же это такое, что вы не можете мне рассказать об этом?
– Вы узнаете об этом со временем, матушка. Но я поступил бы дурно, рассказав вам теперь. Прощайте. Вы скоро уснете теперь, так как вам нечего более слушать.
Мистер Ирвайн отказался от своего намерения послать письмо навстречу Артуру, так как оно теперь не ускорило бы его возвращения. Известие о смерти деда заставит его возвратиться, как только он может скорее. Теперь он мог лечь спать и предаться необходимому отдыху. Утром ему предстояла тяжкая обязанность сообщить свои горестные вести на господской мызе и в доме Адама.
Адам не возвратился сам из Стонитона: хотя он и не имел мужества видеть Хетти, все же не мог и оставаться вдали от нее.
– К чему мне ехать с вами, сэр? – сказал он священнику. – Я не могу идти на работу, пока она находится здесь, и мне будет невыносимо видеть вещи и людей, окружающих меня дома. Я поселюсь здесь в каком-нибудь уголке, откуда мне видны будут стены тюрьмы, и, может быть, со временем я буду в состоянии увидеть и ее.
