– Дина, вы недовольны мною за что-нибудь? Скажите! Разве я сказал или сделал что-нибудь такое, что заставляет вас иметь обо мне дурное мнение?
Вопрос удивил ее и облегчил, давая ее чувствам другое направление. Она взглянула теперь на него совершенно серьезно, почти со слезами на глазах, и сказала:
– О, нет, Адам! Можете ли вы это думать?
– Я не могу спокойно переносить мысль, что вы не питаете ко мне такого же дружеского расположения, какое я питаю к вам, – сказал Адам. – И вы не знаете, сколько я ценю самую мысль о вас, Дина. Вот что я думал и вчера, говоря вам, что покорился бы мысли о разлуке с вами, если вы желаете уйти отсюда. Я хотел сказать: мысль о вас так дорога для меня, что я должен быть только благодарен, а не роптать, если вы имеете основание уехать отсюда. Но вы знаете, что мне нелегко расставаться с вами, Дина?
– Да, дорогой друг, – отвечала Дина, дрожа, но стараясь говорить спокойно, – я знаю, вы имеете братское расположение ко мне, и мы не редко будем друг с другом в мыслях. Но в это время мне тяжело от различных искушений; вы не должны обращать внимания на меня. Я чувствую призыв оставить родных на некоторое время, но это нелегко мне: плоть слаба.
Адам видел, что ей было тягостно говорить.
– Вам неприятно, что я заговорил об этом, Дина, – сказал он, – я не буду более. Посмотрим, готов ли теперь Сет с своим завтраком.
Это простая сцена, читатель. Но я почти уверен, что и вы были влюблены, может быть, даже более одного раза, хотя, может быть, не захотите сознаться в том перед всеми вашими знакомыми дамами. Если это действительно было, то вы не станете считать незначительные слова, робкие взгляды, трепетное прикосновение, посредством которого две человеческие души постепенно сближаются одна с другою, подобно двум небольшим дрожащим дождевым потокам, прежде чем они сольются в один, вы не станете считать все это пошлым, так же как вы не станете считать пошлыми только что уловленные признаки наступающей весны, хотя бы то было не более как нечто слабое, неописываемое в воздухе и в пении птиц и тончайшие, едва заметные признаки зелени на сучьях изгороди. Эти легкие слова и взгляды составляют часть разговора души; и лучший разговор, по моему мнению, составляется главнейшим образом из обыкновенных слов, как, например, свет, звук, звезды, музыка, – слов, которых самих по себе действительно не стоит ни видеть, ни слышать, все равно что щепки или опилки; случается только, что они служат признаками чего-то невыразимо высокого и прекрасного. По моему мнению, любовь также великое и прекрасное дело; и если вы согласны со мною, то незначительнейшие признаки ее не будут для вас щепками и опилками, скорее они будут этими словами: свет и музыка, приводя в движение извилистые фибры ваших воспоминаний и обогащая ваше настоящее вашим драгоценнейшим прошедшим…
LI. В воскресенье утром
Припадок ревматизма Лисбет не казался довольно серьезным, чтоб удержать Дину еще на одну ночь от господской мызы в то время, как она уже решилась оставить свою тетку так скоро, и вечером они должны были расстаться.
– Надолго, – сказала Дина.
Она уже сообщила Лисбет о своем решении.
– В таком случае на всю мою жизнь, и я никогда уже не увижу тебя, – сказала Лисбет. – Надолго! Мне недолго осталось жить. Я могу захворать и умереть, а ты не можешь навестить меня, и я буду умирать и все желать тебя увидеть.
Эти жалобы служили главным предметом ее разговора целый день. Адама не было дома, и она таким образом не налагала узды на свои сетования. Она мучила Дину, беспрестанно возвращаясь к вопросу, зачем она должна оставить страну, и не принимала никаких оснований, казавшихся ей только причудами и упрямством, и еще более сожалея о том, что «она не могла взять ни одного из сыновей» и быть ее дочерью.
– Тебе не нравится Сет, – говорила она, – он, может быть, недовольно умен для тебя. Но он был бы очень добр к тебе, и он так ловок, как только можно, на всякие вещи, которые делает, когда я бываю больна; и он любит Библию и церковную службу нисколько не меньше тебя. Но, может быть, тебе хотелось бы мужа, который был бы не совсем сходен характером с тобою, ведь струящийся ручеек не просит дождя. Адам годился бы для тебя… я знаю, что он бы годился, и он мог бы полюбить тебя довольно сильно, если б ты захотела остаться. Но он упрям и тверд, как чугунный брус… Уж его ни за что не склонишь сойти с своей собственной дороги, разве он сам захочет. Но он был бы отличным мужем для всякой, кто бы она там ни была, такой видный и умный парень. И он бы очень любил жену. Мне всегда бывает приятно от одного его взгляда, если он хочет быть ласков со мною.
Дина старалась избегать пытливых взоров и вопросов Лисбет, находя какое-нибудь дело по хозяйству, которое позволяло ей не сидеть на одном месте; и лишь только Сет возвратился домой вечером, как она надела шляпку, собираясь идти. Дина была глубоко тронута, когда старуха сказала ей, что прощается с нею в последний раз, и когда, уже на пути по полям, оглядывалась назад и видела, что Лисбет все еще стояла на крыльце и смотрела ей вслед до тех пор, пока Дина не стала в ее плохо видевших старых глазах самою бледною точкою.
«Да будет с ними Бог любви и мира! – молилась Дина, еще раз оглянувшись назад со ступеньки последней ограды. – Ниспошли им радость в награду за дни, в которые Ты испытал их печалью, и за годы, в которых они видели горе. По Твоей воле должна я проститься с ними. Пусть я не знаю другой воли, кроме Твоей».
Наконец Лисбет вошла в дом и села в мастерской около Сета, занимавшегося составлением из кусочков точеного дерева, принесенных им из деревни, небольшого рабочего ящичка, который хотел подарить Дине перед ее отъездом.
– Ведь ты увидишь ее еще раз в воскресенье перед тем, что она уйдет отсюда, – были ее первые слова. – Если б ты был полезен на что-нибудь, то уговорил бы ее прийти еще раз в воскресенье вечером и повидаться со мною.
– Нет, матушка, – сказал Сет. – Дина непременно пришла бы еще раз, если б считала это нужным. Мне не нужно было бы и уговаривать ее к тому. Она только думает, что это значило бы напрасно беспокоить тебя: прийти сюда, чтоб еще раз проститься.
– Она никогда не ушла бы отсюда – я знаю, если б Адам был привязан к ней и женился на ней. Но все случается наперекор, – сказала Лисбет в порыве гнева.
Сет остановился на минуту, потом, слегка вспыхнув, посмотрел прямо матери в лицо.
– Разве она сказала тебе что-нибудь такое, матушка? – спросил он тише обыкновенного.
– Сказала? Нет, она ничего не скажет. Ведь это только мужчины должны ждать, чтоб им сказали, а сами они раньше не догадаются ни о чем.
– Хорошо, что ж, однако ж, заставляет тебя думать таким образом, матушка? Почему ты взяла себе это в голову?
– Все равно, почему бы я там ни взяла себе этого в голову: моя голова не так пуста, чтоб я не могла догадаться сама, чтоб мне нужно было ждать, когда другие внушат мне. Я знаю, что она любит его, как знаю, что ветер входит в дверь, и этого с меня довольно. И он охотно женился бы на ней, если б знал, что она любит его, но он никогда и не подумает об этом, если ему не вложат этого в голову.
