Лисбет понимала, что он был взволнован. Она продолжала:
– И ты увидишь, как плохо придется тебе, когда она уедет. Ты любишь ее больше, нежели сам знаешь о том. Ты не спускаешь глаз с нее так же, как Джип не спускает глаз с тебя.
Адам не мог сидеть долее, он встал, взял шляпу и вышел в поле.
На поле сияло солнце, солнце ранней осени; мы узнали бы, что это не летнее солнце, если б даже и не было желтого оттенка на липе и на орешнике, воскресное солнце, имеющее для рабочего человека более нежели осеннее спокойствие; утреннее солнце, еще оставляющее кристаллы росы на изящных летучих тканях в тени густых изгородей.
Адам чувствовал потребность спокойствия. Заметив, какое влияние произвела на него эта новая мысль о любви Дины, он был поражен всеподавляющей силой, которая заставляла все другие чувства отступить перед стремительным желанием узнать, что мысль была справедлива. Странно, до этой минуты ему никогда не приходила на мысль возможность, чтоб они когда-либо полюбили друг друга, а между тем теперь все его страстное желание вдруг устремилось к этой возможности; он не чувствовал ни сомнения, ни колебания относительно своих собственных желаний, как птичка, пролетающая в отверстие, в которое проникает дневной свет и дуновение неба.
Сияние воскресного осеннего солнца успокоило его – но не так, что приготовило его с покорностью встретить обманутое ожидание, если окажется, что его мать и он сам ошибались насчет Дины – успокоило его кротким поощрением его надежд. Ее любовь так походила на это тихое солнечное сияние, что оно бы составляло для него одно присутствие, и он одинаково верил и в то и в другое. И Дина была до того связана с грустными воспоминаниями о его первой страсти, что он не оставлял их, а скорее делал их более священными, любя ее. Да, его любовь к ней выросла из этого прошедшего: то был полдень этого утра.
А Сет? Не причинит ли он Сету боли? Едва ли, он в последнее время казался совершенно довольным, и в нем не было эгоистической ревности, он никогда не обижался расположением матери к Адаму. Но видел ли он что-нибудь такое, о чем говорила их мать? Адам очень хотел знать это; он думал, что мог больше поверить наблюдательности Сета, чем матери. Он должен переговорить с Сетом, прежде чем увидится с Диной; с этим намерением он возвратился в хижину и спросил мать:
– Не говорил тебе Сет о том, когда он придет домой? Возвратится ли он к обеду?
– Конечно возвратится; разве с ним случится что-нибудь. Он не пошел в Треддльстон, он пошел куда-то в другое место на проповедь и на молитву.
– Не знаешь ли, матушка, по какой дороге он пошел? – спросил Адам.
– Нет, но он часто ходит по направлению к общему полю. Да ты должен знать об этом лучше меня.
Адаму хотелось встретить Сета, но он должен был удовольствоваться тем, что вышел на ближайшие поля и старался увидеть его как можно скорее. Ему приходилось ждать таким образом более часа, так как Сет едва ли возвратится домой раньше обеденного времени, то есть раньше двенадцати часов. Но Адам не мог снова приняться за чтение, он бродил около ручейка, стоял, облокотясь на изгородь; в его глазах выражалось любопытство и напряжение, будто они весьма живо видели что-то, только не ручей или ивы, не поля или небо. Его мечта прерывалась по временам тем, что он удивлялся силе собственного чувства, силе и сладости этой новой любви, как удивляется человек, когда находит в себе увеличившуюся склонность к искусству, которого он не касался несколько времени. Отчего это поэты высказали столько прекрасных вещей о нашей первой любви и так мало о поздней? Разве их первые поэмы лучше всех? Или не те ли лучше, которые истекают из более полной мысли, их обширнейшей опытности, их глубже вкоренившейся привязанности? Голос мальчика, напоминающий флейту, имеет свое весеннее очарование; но мужчина должен иметь более богатую, более глубокую звучность.
Наконец показался Сет у самого отдаленного плетня, и Адам поспешно пошел к нему навстречу. Сет удивился и подумал, что случилось что-нибудь необыкновенное; но когда Адам подошел, его лицо довольно ясно говорило, что не было никакой нужды тревожиться.
– Где ты был? – спросил Адам, когда они пошли рядом.
– Я был на общем поле, – отвечал Сет. – Дина говорила проповедь небольшому собранию слушателей в доме «Серы», как его прозывают. Эти люди вряд ли пойдут когда-либо в церковь, эти люди на поле, но приходят послушать Дину. Сегодня она очень сильно говорила на слова текста: «Я пришел звать не праведников, а грешников к покаянию». И тут случилось неважное обстоятельство, которое, однако ж, было приятно видеть. Женщины по большей части приносят с собою детей; но сегодня между ними был дюжий мальчик с курчавыми волосами, лет трех или четырех, которого я прежде не видал там. Он страшно капризничал в самом начале, когда я молился и когда мы пели; но когда все сели и Дина начала говорить, мальчик вдруг стал неподвижен и принялся смотреть на нее разинув рот, потом побежал от своей матери и, подойдя к Дине, стал дергать ее, как собачонка, чтоб она заметила его. Таким образом Дина подняла и держала мальчика на коленях все время, пока говорила, и он сидел совершенно спокойно, пока не заснул… Даже мать плакала, смотря на него.
– Жаль, если сама она не должна быть матерью, – сказал Адам, – дети так любят ее. Как ты думаешь, она уже совсем порешила с замужеством, Сет? Ничто не заставит ее переменить намерение?
В голосе старшего брага слышалось что-то особенное, заставившее Сета сначала украдкой посмотреть на его лицо, прежде чем он ответил.
– Это было бы несправедливо с моей стороны, если б я сказал, будто ничто не заставит ее переменить намерение, – сказал он. – Но если ты говоришь относительно меня, то я перестал уже и думать, чтоб она когда-нибудь могла быть моей женой. Она называет меня братом, и этого с меня довольно.
– Но думаешь ли ты, что она могла бы почувствовать расположение к кому-нибудь другому в такой степени, что захотела бы выйти за него замуж? – спросил Адам с некоторой робостью.
– Ну… – отвечал Сет после некоторого молчания, – в последнее время мне иногда приходила в голову мысль, что она могла бы; но Дина не допустит, чтоб расположение к творению отвлекло ее от пути, который, как она верует, указал для нее Бог. Она не из тех, которых можно было бы склонить к тому, если будет думать, что указание проистекает не от Него. Она навсегда, казалось, вполне разъяснила для себя это обстоятельство, что ее дело заключается в том, чтоб помогать другим и не иметь своего собственного дома на этом свете.
– Но предположим, – сказал Адам важно, – но предположим, что нашелся бы человек, который предоставил бы ей делать то, что она делает теперь, и не вмешивался бы ни во что, она могла бы так же хорошо выполнять свое призвание и замужем, как выполняет теперь, будучи девицею. Другие женщины такого же рода выходили же замуж, то есть не совершенно сходные с нею, а также ходившие за больными и проповедовавшие неимущим. Вот хоть бы эта мистрис Флетчер, о которой говорит она.
Новый свет озарил мысли Сета. Он повернулся и, положив руку Адаму на плечо, сказал:
