– Ну, неужели ты хотел бы жениться на ней, брат?
Адам нерешительно посмотрел в пытливые глаза Сета и спросил:
– Обиделся бы ты, если б она была расположена ко мне более, нежели к тебе?
– Нет, – отвечал Сет с жаром. – Как можешь ты думать это? Неужели я так мало чувствовал твое горе, что не почувствую твоей радости?
Несколько минут длилось молчание, они продолжали идти, и затем Сет сказал:
– Мне никогда не приходило на мысль, что ты подумаешь когда-нибудь жениться на ней.
– Но выйдет ли польза из этого? – сказал Адам. – Как ты думаешь? Матушка сделала из меня то, что я не знаю, где я теперь, – таких вещей наговорила она мне сегодня утром. Она уверяет, будто Дива питает ко мне необыкновенное чувство и охотно выйдет за меня. Но я боюсь, что она говорит наобум. Я желал бы знать, заметил ли ты что-нибудь.
– Говорить об этом очень щекотливо, – сказал Сет, – и я боюсь, что могу ошибаться; притом же мы не имеем права вмешиваться в чувства людей, когда они не хотят сообщить нам о них сами.
Сет замолчал.
– Но ты сам мог бы спросить ее, – сказал он, несколько минут спустя. – Она не обиделась, когда я допрашивал ее; а ты имеешь больше права, нежели я, разве что ты только не принадлежишь к обществу. Но Дина не держится мнения тех, которые думают, что общество должно быть строго связано между собою. По ее мнению, всякий может вступать в общество, так как всякий может быть достоин вступить в царствие Божие. Некоторые из братьев в Треддльстоне недовольны за то.
– Где она проведет остальное время дня? – спросил Адам.
– Она сказала, что больше не выйдет из господской мызы сегодня, – сказал Сет, – потому что она остается там последнее воскресенье… она будет читать детям из большой Библии.
Адам ничего не сказал, но подумал: «В таком случае я схожу туда после обеда, потому что если я пойду в церковь, то все время службы мои мысли будут с нею. Сегодня уж им придется петь антифон без меня».
LII. Адам и Дина
Было около трех часов, когда Адам вошел на двор фермы и потревожил Алика и собак в их воскресной дремоте. Алик сказал, что все ушли в церковь, кроме «молодой миссис» – так он называл Дину; но такое известие вовсе не обмануло ожиданий Адама, хотя слово «все» заключало в себе даже Нанси, молочницу, нужные дела которой редко позволяли ей ходить в церковь.
Около дома господствовала совершенная тишина; двери были все заперты, самые камни и чаны казались спокойнее обыкновенного. Адам слышал нежное капанье воды из насоса: то был единственный звук; и он постучал в дверь очень тихо, как следовало при этой тишине.
Дверь отворилась, и перед ним стояла Дина, вся вспыхнувшая от чрезвычайного удивления, увидев Адама в это время, когда она знала, что он правильно бывал в эти часы в церкви. Вчера он сказал бы ей без всякого замешательства:
«Я пришел видеть вас, Дина: я знал, что остальных нет дома».
Но сегодня что-то удержало его сказать это, и он молча протянул ей руку. Никто из них не произносил ни слова, а между тем оба желали, чтоб они могли говорить, когда Адам вошел и они сели. Дина села на стула, который только что оставила около уголка стола, близ окна, и на столе лежала книга, но она не была открыта; Дина сидела перед приходом Адама совершенно спокойно, смотря на небольшой ясный огонь в светлом камине. Адам сидел против нее на треногом стуле мистера Пойзера.
– Надеюсь, что ваша матушка не захворала снова, Адам? – спросила Дина, приходя в себя. – Сет сказал, что сегодня утром она чувствовала себя хорошо.
– Нет, сегодня у нее весьма здоровый вид, – отвечал Адам с робостью, но осчастливленный явными признаками чувства Дины при виде его.
– Вы видите, никого нет дома, – сказала Дина, – но вы подождете. Вас, без сомнения, задержало что-нибудь, что вы не пошли в церковь.
– Да… – сказал Адам, остановился и затем уже присовокупил: – Я думал о вас – вот настоящая причина.
Это признание было весьма неловкое – Адам чувствовал это, думая, что Дина должна понимать все, что он хотел сказать. Но откровенность его слов заставила ее немедленно истолковать их возобновлением братского сожаления о том, что она отправлялась отсюда, и она спокойно отвечала:
– Перестаньте заботиться и беспокоиться за меня, Адам. В Снофильде у меня всего в изобилии. И мое сердце покойно, потому что, отправляясь отсюда, я не исполняю собственной воли.
– Но если б обстоятельства переменились, Дина, – сказал Адам нерешительно, – если б вы знали вещи, которых вы, может быть, не знаете теперь…
Дина смотрела на него вопросительно, но, вместо того чтоб продолжать, он взял стул и поставил его ближе к углу стола, где сидела Дина. Она удивлялась и чувствовала страх, а в следующее мгновение она мысленно перенеслась к прошедшему: то, чего она не знала, не касалось ли несчастных, живших так далеко от них?
Адам смотрел на нее – так было сладостно смотреть ей в глаза, в которых выражался теперь самоотверженный вопрос. На мгновение он забыл, что хотел ей сообщить что-то или что ему нужно было объяснить ей, что он хотел выразить своими словами.
– Дина, – сказал он вдруг, сжимая ее руки в своих, – я люблю вас всей душою и всем сердцем. Я люблю вас после Бога, создавшего меня…
Губы и щеки Дины побледнели, и она сильно дрожала под ударом тягостной радости. Ее руки были холодны, как руки мертвеца, в руках Адама, но она не могла отдернуть их, потому что он сжимал их крепко.
– Не говорите мне, что не можете любить меня, Дина. Не говорите, что мы должны расстаться и жить в разлуке друг с другом.
Слезы дрожали на глазах Дины и начали падать, прежде чем она могла отвечать. Но она произнесла тихим, спокойным голосом:
– Да, дорогой Адам, мы должны покориться другой воле. Мы должны расстаться.
– Нет, если вы любите меня, Дина… нет, если вы любите меня, – сказал Адам страстно. – Скажите мне… скажите мне, можете ли вы питать ко мне больше чем братскую любовь?
Дина слишком сильно уповала на Божественную волю и потому вовсе не старалась привести эту сцену к концу обманом и скрытностью. Она теперь приходила в себя от первого волнения и устремила за Адама прямой, ясный взгляд, когда сказала:
– Да, Адам, мое сердце сильно влечется к вам; и по моей собственной воле, если б я не имела ясного указания к совершенно противному, я бы могла найти счастье, находясь вблизи вас и постоянно служа вам. Кажется, я должна забыть радоваться и плакать с другими, да, я должна забыть о божественном присутствии и искать только вашей любви.
Адам не стал говорить немедленно. Они сидели, смотря друг на друга в упоительном безмолвии, ибо первое сознание взаимной любви исключает другие чувства; оно требует, чтоб в нем была погружена вся душа.
– В таком случае, Дина, – сказал Адам наконец, – каким образом может быть что-нибудь противное в том, что справедливо, чтоб мы принадлежали друг другу и провели нашу жизнь вместе? Кто вселил эту великую любовь в наши сердца? Может ли что-нибудь быть священнее этого? Мы можем молить Бога быть постоянно с нами и будем помогать друг другу во всем добром. Я никогда не подумал бы стать между вами и Богом и говорить, что вы должны делать это и не должны делать то. Вы будете повиноваться вашей совести столько же, сколько повинуетесь теперь.
