– Что очаровывало вас так долго в сырне мистрис Пойзер, Артур? Уж не стали ли вы любителем сырых каменьев и молочных сосудов?
Артур знал священника слишком хорошо, и потому не счел нужным употребить какую-нибудь умную уловку; таким образом, он сказал со своею обычною откровенностью:
– Нет, я вошел посмотреть на миленькую девушку, сбивавшую масло, Хетти Соррель. Она совершенная Геба, и если б я был художником, то срисовал бы ее. Удивительно, что за миленьких девушек видишь между дочерями фермеров, тогда как мужчины такие олухи. Обыкновенное, круглое, красное лицо, которое иногда встречаешь у мужчин – одни щеки без всяких черт, как, например, у Мартина Пойзера, – выходит у женщин в том же семействе очаровательнейшим личиком, какое только можно себе вообразить.
– Ну, я не стану возражать против того, что вы созерцаете Хетти с точки зрения художника; но я не хотел бы, чтоб вы питали ее тщеславие и набивали ее голову вздором, говоря ей, что она необыкновенная красавица, которая может привлечь изящных джентльменов; в противном случае вы испортите ее и сделаете негодной быть женой бедного человека – честного Крега, например, который, я видел, устремляет на нее очень нежные взгляды. Эта маленькая кошечка уже имеет вид, что она сделает мужа таким несчастным, каким, по закону природы, сделается тихий человек, когда он женится на красоте. Кстати о женитьбе; я надеюсь, наш друг Адам устроится теперь, как его бедный старик отправился к праотцам. Ведь ему в будущем придется содержать только мать, и я заметил, что между ним и этой миловидной скромной девушкой, Мери Бердж, существует расположение; я заметил это, когда однажды разговаривал со стариком Джонатаном, который как-то проговорился насчет молодых людей. Но когда я упомянул об этом предмете Адаму, то он, казалось, был озабочен тем и переменил разговор. Я предполагаю, что любовь течет негладко или, может быть, Адам воздерживается, пока не улучшится его положение. Он обладает независимостью духа, которого хватит на два человека… Его даже можно упрекнуть в некоторой гордости, если только следует упрекнуть его в этом.
– Это была бы отличная партия для Адама. Я отвечаю за это, что он сумел бы влезть в башмаки старика Берджа и повел бы дело по постройкам превосходно. Я был бы очень рад, если б он хорошо устроился в этом приходе; тогда он был бы готов действовать как мой великий визирь, когда я буду нуждаться в визире. Мы могли бы делать вместе бесконечные перестройки и улучшения. Впрочем, я, кажется, никогда не видел этой девушки… по крайней мере, я никогда не обращал на нее внимания.
– Посмотрите на нее в будущее воскресенье в церкви… она стоит со своим отцом по левую сторону кафедры. Вам тогда не нужно будет смотреть столько на Хетти Соррель. Когда я решил в своем уме, что не в состоянии купить соблазнительную собаку, то я уж и не обращаю на нее никакого внимания, ибо если б у нее явилось вдруг сильное расположение ко мне и она стала бы смотреть на меня с любовью, то борьба между расчетом и наклонностью могли бы сделаться неприятной и жестокой. Я горжусь моим благоразумием в этом деле, Артур, и наделяю им вас, как старик, которому благоразумие досталось недорого.
– Благодарю вас, может быть, ваши советы очень пригодятся мне когда-нибудь, но теперь я, право, еще не знаю, какую пользу могу извлечь из них. Боже мой! Как ручей-то разлился! Если б мы ехали легким галопом, то, я думаю, были бы теперь у подошвы холма.
В этом заключается большое преимущество разговора верхом: в одну минуту можно погрузить разговор в рысь или в галоп и в седле можно увернуться даже от самого Сократа. Два друга освободились от необходимости продолжать разговор, пока они не поднялись на дорогу, пролегавшую позади Адамовой избы.
X. Дина посещает Лисбет
В пять часов Лисбет спустилась с лестницы с большим ключом в руке; то был ключ от комнаты, где лежал покойник муж. Весь день, исключая те минуты, в которые она, время от времени, предавалась жалобам и печали, она находилась в беспрестанном движении, исполняя печальные обязанности в отношении к своему покойнику со страхом и точностью, принадлежащими к религиозным обрядам. Она вынула свой небольшой запас беленого холста, который в продолжение многих лет бережно хранила для такого торжественного употребления. Ей казалось, что только вчера было то время, после которого прошло столько знойных лет, когда она говорила Матвею, где лежал этот холст, для того, чтоб он знал и мог достать холст для нее, когда она умрет, ибо она была старше его. Затем ей нужно было заняться другим делом: вычистить до строжайшей чистоты всякую вещь в священной комнате и удалить из нее малейший след обычного насущного занятия. Небольшое окно, до тех пор остававшееся открытым в морозную месячную ночь или при жарком летнем восходящем солнце во время сна труженика, должно было теперь занавесить чистой белой простыней, ибо этот сон одинаково священный как под голыми бревнами, так и в оштукатуренных домах. Лисбет починила даже давнишнюю и не стоившую внимания дыру в пестром лоскутке кроватной занавеси, ибо немногочисленны и драгоценны были теперь минуты, в которые она была в состоянии исполнить хотя бы самую незначительную услугу уважения или любви для неподвижного трупа, которому она во всех своих мыслях приписывала некоторое сознание. Наши покойники никогда не умерли для нас до тех пор, пока мы не забыли их; мы можем оскорблять их, мы можем уязвить их; они сознают все наше раскаяние, всю нашу боль о том, что их место стало пусто, все поцелуи, которые мы раздаем ничтожнейшим остаткам их прежнего присутствия среди нас. А пожилая крестьянка скорее всех верит тому, что ее покойники обладают сознанием. Приличные похороны – вот о чем думала про себя Лисбет в продолжение всех годов своей бережливости и неясно ожидала, что она узнает, когда ее понесут на кладбище и будут провожать муж и сыновья, а теперь она чувствовала, что совершает важнейшее дело своей жизни, заботясь о том, чтоб Матвей был прилично предан земле перед ней – под белым терном, где однажды во сне она видела себя лежащею в гробу, а между тем видела солнечное сияние над собою и слышала запах белых цветочков, которые были так густы в то воскресенье, когда она ходила в церковь, чтоб получить молитву, после рождения Адама.
Но тогда она делала все, что только могло быть сделано в тот день в комнате смерти, и делала все это сама, обращаясь к своим сыновьям за помощью только тогда, когда приходилось поднять что-нибудь. Она не позволяла, чтоб ей на помощь привели кого-нибудь из деревни, так как она не очень то была расположена к соседкам вообще, а любимая ею Долли, старая экономка в доме мистера Берджа, пришедшая выразить ей свое соболезнование в несчастье, лишь только услышала о смерти Матвея, имела очень слабое зрение и, таким образом, не могла быть ей очень полезна. Она замкнула дверь и держала теперь ключ в своей руке, когда, утомленная, бросилась на стул, стоявший не на своем месте, на середине комнаты, где в обыкновенное время она никогда не согласилась бы сесть. На кухню она не обратила в тот день ни малейшего внимания: кухня была запачкана следами грязных башмаков и имела неопрятный вид от разбросанных платьев и других предметов. Но что в другое время было бы невыносимо для Лисбет, привыкшей к порядку и чистоте, то, казалось ей, теперь и должно быть именно так. Ведь все это и должно было иметь странный, беспорядочный и скверный вид, когда старик окончил свою жизнь таким горестным образом, кухня и не должна была казаться такою, как будто не случилось ничего. Адам, побежденный волнениями и заботами этого несчастного дня, после ночи, проведенной за тяжелым трудом, спал на скамейке в мастерской, а Сет находился в задней кухне, разводя огонь щепками, чтоб вскипятить чайник, надеясь убедить свою мать выпить чашку чая: его мать редко позволяла себе такую роскошь.
