Несколько минут после этого царствовало молчание. Они шли с бьющимися сердцами до тех пор, пока не увидели ворот в конце леса. Потом они посмотрели друг на друга, но не так, как смотрели прежде, ибо в их глазах выражалось воспоминание о поцелуе.
Но нечто горькое уже начало примешиваться к источнику сладостных чувств, Артур уж ощущал некоторое беспокойство. Он отнял руку от талии Хетти и сказал:
– Вот мы почти уже на конце рощи. Я удивляюсь, как уж стало поздно, – присовокупил он, вынув из кармана часы. – Двадцать минут девятого, но мои часы идут вперед. Несмотря на то, мне лучше не идти дальше. Пусть ваши крошечные ножки побегут скорее, и вы счастливо дойдете домой. Прощайте.
Он протянул ей руку и посмотрел на нее не то с грустью, не то с принужденною улыбкою. Глаза Хетти, казалось, умоляли, однако ж, не оставлять ее; но он погладил ее по щеке и снова произнес: «Прощайте». Она принуждена была отвернуться от него и идти своей дорогой.
Что касается Артура, то он быстро пошел назад по лесу, как бы желая, чтоб далекое расстояние отделяло его от Хетти. Он не пойдет снова в эрмитаж; он помнил, как там боролся с самим собою перед обедом, и все это кончилось ничем… Еще хуже, нежели ничем. Он шел прямо на Лесную Дачу, радуясь, что выйдет из рощи, которую непременно посещал его дурной гений. Эти буки и гладкие липы – в одном их виде заключалось что-то изнеживающее; но могучие суковатые старые дубы не имели ничего томного в своей непреклонности, вид их должен был бы придавать человеку энергию. Артур блуждал по узким тропинкам между папоротником и бродил кругом, не отыскивая выхода; наконец сумерки обратились почти в ночь под обширными ветвями, и заяц, стремглав ринувшийся через тропинку, показался черным.
Он чувствовал в себе больше твердости, нежели сегодня утром, будто его лошадь уклонилась от скачка и осмелилась оспаривать у него его власть над нею. Он был недоволен самим собою, раздражен, огорчен. Лишь только он обратил внимание на вероятные последствия, которые могли произойти из того, что он уступит волнениям, вкравшимся в его сердце сегодня, что он будет продолжать обращать на Хетти внимание, позволит себе пользоваться случаем для таких незначительных ласк, каким он уже предался сегодня, – как отказался верить, что для него возможна такая будущность? Ухаживать за Хетти было совершенно не то что ухаживать за красивою девушкой его же сословия: это принималось бы за шутку с обеих сторон, или если эта шутка становилась серьезною – ничто не могло препятствовать браку. Но об этой милой девушке тотчас бы заговорили дурно, если б случилось, что ее увидели с ним, а потом эти отличные люди, Пойзеры, для которых доброе имя было так же драгоценно, будто в их жилах текла лучшая кровь в стране, он стал бы презирать самого себя, если б совершил такое постыдное дело в имении, которое со временем будет его собственным, и между поселянами, уважение которых казалось ему дороже всего. Он столько же верил в то, что он падет в своем уважении до такой степени, сколько в то, что он переломит себе обе ноги и будет ходить на костылях всю остальную жизнь. Он не мог вообразить себя в таком положении… это было слишком гнусно, слишком непохоже на него.
Даже если б никто не узнал об этом, они могли бы слишком привязаться друг к другу – и что ж могло выйти из всего этого? Только грустное расставание. Никакой джентльмен, вне баллады, не мог жениться на племяннице фермера. Надобно было сразу положить конец всему этому делу. Оно было слишком безрассудно.
А между тем он был так решителен сегодня утром до своего отъезда к Гавену; и пока он находился там, что-то охватило его и заставило скакать назад. Казалось, он не мог вполне положиться на свою решимость, тогда как он думал, что он мог; он почти желал, чтоб у него снова заболела рука, и тогда он стал бы только думать о том, как было бы приятно избавиться от боли. Тут нельзя было знать, какое побуждение овладеет им завтра в этом проклятом месте, где ничто не могло занять его вполне целый божий день. Что мог бы он сделать, чтоб охранить себя впредь от этой глупости?
Было одно только средство: он отправится и расскажет Ирвайну, расскажет ему все. Одно действие рассказывания придаст этому вид ничтожности: искушение исчезнет, как исчезает очарование благосклонных слов, когда человек передает их равнодушному слушателю. Во всяком случае, ему станет легче, когда он расскажет Ирвайну. Он поедет верхом в брокстонский приход завтра же, тотчас после завтрака.
Лишь только Артур дошел до этого решения, как стал думать о том, какая дорожка приведет его домой, и дошел по самой кратчайшей. Он был уверен, что будет спать теперь: с ним случилось довольно такого, что могло утомить его, и ему не было больше нужды думать.
XIV. Возвращение домой
В то время когда происходило прощание в роще, в избе было также прощание, и Лисбет стояла с Адамом в дверях, напрягая свои престарелые глаза, чтоб бросить последний взгляд на Сета и Дину, поднимавшихся на противоположную покатость.
– Э, мне жаль смотреть на нее в последний раз, – сказала она Адаму, когда они снова вошли в дом. – Мне очень хотелось бы иметь ее при себе до тех пор, пока я умру и буду лежать рядом с моим стариком. При ней и смерть была бы легче… она говорит так кротко и ходит-то так тихо. Я твердо уверена, что это на нее была написана картинка в новой Библии – ангел, сидящий на большом камне подле гроба. Эх, я не скучала бы, если б у меня была такая дочь, но никто не женится на таких девушках, которые годятся на что-нибудь.
– Ну, матушка, я надеюсь, что она еще будет твоей дочерью. Сет чувствует к ней привязанность, и я надеюсь, что и она со временем почувствует расположение к Сету.
– Что тут толковать об этом? Она не обращает на Сета никакого внимания. Она уезжает отсюда за двадцать миль… как же она почувствует расположение к нему, хотела бы я знать… Все равно что пирог не подымается без закваски. Твои ученые книжки, может быть, могли бы сказать тебе лучше этого, я так думаю, не то ты стал бы читать обыкновенные книги, как Сет.
– Нет, матушка, – сказал Адам, смеясь, – ученые книжки говорят нам хорошие вещи, и мы без них не ушли бы далеко, но они ничего не говорят нам о чувствах людей. В моих книжках читать легче, нежели в сердце человеческом. Но Сет из всех людей, работающих с инструментом в руке, малый с добрым сердцем, имеет глубокое чувство и также приятную наружность, притом же он имеет такой же образ мыслей, как Дина. Он заслуживает получить ее, хотя нельзя отрицать, что она сама редкое создание. Ведь не каждый день природа дарит нас такими произведениями.
– Эх, ты всегда заступаешься за брата! Ты вот был точно такой же в то время, когда вы были еще маленькие; ты всегда был готов делить с ним все пополам. На что думать Сету жениться, когда ему еще только двадцать три года? Ему нужнее учиться и копить деньгу на черный день. А что касается того, стоит ли он ее, то, ведь она двумя годами старше Сета – она ведь почти одних лет с тобою. Но вот в этом-то и дело: люди всегда избирают все навыворот, как будто их должно сортировать как свинину: кусок хорошего мяса да кусок остатков.
В мыслях женщины, смотря по тому, в каком расположении духа она находится, все, что может быть, получает временное очарование от сравнения с тем, что есть. Так как Адам не хотел сам жениться на Дине, то Лисбет чувствовала некоторое огорчение по этой причине – и в такой же степени, как если б он желал жениться на ней и таким образом удалял бы себя совершенно от Мери Бердж и от компаньонства так же действительно, как если б женился на Хетти.
