Когда мистер Ирвайн остановился, Артур вспрыгнул с своего места и, наполнив стакан, воскликнул:
– Весь стакан за Адама Бида, и пусть Адам наживет сыновей, столь же честных и искусных, как он сам!
Никто из слушателей, даже и Бартль Масси, не был в таком восторге от этого тоста, как мистер Пойзер: как ни трудной работой была его первая речь, он непременно вскочил бы и произнес другую, если б не понимал, что подобная вещь будет совершенно выходить из порядка дел. Итак, он нашел исход своему чувству, выпив свой эль необыкновенно быстро и поставив стакан со взмахом руки и решительным стуком. Если Джонатан Бердж и немногие другие и были не совсем довольны этим случаем, они, тем не менее, всеми силами старались казаться довольными, и все, по-видимому, отвечали на тост единодушным восторгом.
Когда Адам встал, чтоб благодарить своих друзей, он был бледнее обыкновенного. Очень натурально, он был сильно тронут данью, которую ему приносили публично: он находился среди всего своего ограниченного мира, и последний собрался тут, чтоб оказать ему честь. Он не чувствовал робости при мысли о том, что ему надобно говорить, так как его не смущали ни мелкое тщеславие, ни недостаток в словах. В нем не было заметно ни неловкости, ни замешательства. Он стоял, по своему обыкновению, твердо и прямо, несколько откинув голову назад и держа руки совершенно спокойно, с грубым достоинством, свойственным умным, честным, стройным работникам, которые знают свои обязанности на этом свете.
– Я совершенно поражен удивлением, – сказал он, – я вовсе не ждал такого назначения, потому что оно принесет больше того, что я получаю теперь, но тем более я должен быть благодарен вам, капитан, и вам, мистер Ирвайн, и всем моим друзьям здесь, которые выпили за мое здоровье и пожелали мне всего хорошего. Нелепо было бы с моей стороны, если б я сказал, что вовсе не заслуживаю мнения, которое вы имеете обо мне. Я не выразил бы вам своей благодарности, если б сказал, что вы знали меня с детства, а между тем не были столько проницательны, чтоб узнать мой настоящий характер. Вы думаете, если я примусь за какую-нибудь работу, то сделаю ее хорошо, все равно заплатят ли мне много или мало, и это правда. Мне было бы стыдно находиться здесь между вами, если б это не была правда. Но мне кажется, это просто обязанность человека и этим нечего гордиться, и я ясно понимаю, что никогда не делал больше своей обязанности. Что бы мы ни делали, мы только пользуемся тем духом и теми силами, которые даны нам. Таким образом, я убежден, что ваше расположение ко мне не есть долг, который мне следует, а добровольный дар; итак, я принимаю это с благодарностью. Что ж касается нового занятия, которое я получаю теперь, то я скажу только, что принял его по желанию капитана Донниторна и постараюсь оправдать его ожидания. Мне не хотелось бы ничего другого в жизни, как работать для него и знать, что, добывая себе насущный хлеб, я забочусь и о его интересах – по моему твердому убеждению, он один из тех джентльменов, которые желают делать доброе и справедливое и оставить свет лучше, чем они нашли его, что, по моему верованию, может делать каждый, джентльмен или простолюдин, тот, кто пускает в ход большие предприятия и имеет на то деньги, или тот, кто исполняет свое дело собственными руками. Больше мне нечего сказать о том, что я чувствую относительно капитана, я надеюсь показать это моими делами в продолжение остальной моей жизни.
Мнении о речи Адама были различны: некоторые женщины шепотом говорили друг другу, что он выказался недостаточно признательным и говорил как нельзя более гордо; но мужчины по большей части были того мнения, что никто не мог сказать прямее и что Адам был просто молодец. Между тем как шепотом передавались эти замечания, а также и другие вопросы, о том, например, как распорядится старый сквайр касательно назначения нового управителя и возьмет ли он себе дворецкого, оба джентльмена встали и пошли к столу, где сидели женщины и дети. Тут, натурально, не было крепкого эля, а были вино и десерт: великолепной крыжовник для молодых и хороший херес для матерей. Мистрис Пойзер сидела во главе стола, и Тотти была теперь у нее на коленях, глубоко уткнув свой крошечный носик в рюмку с вином и отыскивая плававшие в ней орешки.
– Как вы поживаете, мистрис Пойзер? – спросил Артур. – Я думаю, вы были довольны, услышав, какую славную речь произнес ваш муж сегодня?..
– О, сэр, мужчины по большей части бывают так неразвязны. Вам отчасти приходится догадываться о том, что они думают, словно вы имеете дело с бессловесными существами.
– Как! уж не думаете ли вы, что могли бы сказать речь лучше его? – спросил мистер Ирвайн, смеясь.
– Конечно, сэр. Если мне нужно сказать что-нибудь, то я обыкновенно могу найти слова для этого, слава Богу. Но я вовсе не хочу этим порицать своего мужа: он, правда, говорит мало, но уж и твердо держится того, что скажет.
– Право, я в восторге от этого прекрасного общества, – сказал Артур, посматривая на румяных детей. – Тетушка и мисс Ирвайн скоро придут сюда поздороваться с вами. Они испугались шума заздравных тостов, но им было бы стыдно, если б они не навестили вас за столом.
Он продолжал идти, разговаривая с матерями и ласково гладя по голове детей, между тем как мистер Ирвайн довольствовался тем, что стоял спокойно и кивал головою издалека, желая, чтоб никто не отвращал своего внимания от молодого сквайра, героя торжества. Артур не решался остановиться подле Хетти, а только поклонился ей, когда проходил по противоположной стороне. Глупая девушка чувствовала, как ее сердце наполнялось неудовольствием. Какая женщина бывала довольна, если ей казалось, что с ней обращались небрежно, даже когда она знала, что эта небрежность служила только маской любви? Хетти воображала, что она уж давно не переживала столь несчастного дня. В ее мечты проникли на минуту холодный дневной свет и действительность: Артур, который, казалось, был так близок к ней только несколько часов назад, был разлучен с ней, как герой большой процессии разлучен с ничтожным зрителем в толпе.
XXV. Игры
Танцы собственно должны были начаться только в восемь часов, но для мальчиков и девушек, которым захотелось бы потанцевать раньше на траве под тенью, была музыка под рукой – разве труппа благотворительного клуба не была способна играть превосходные жиги, хороводы и матросские плиски? Кроме того, была нанята большая труппа из Россетера, которая своими удивительными духовыми инструментами и надутыми щеками приводила маленьких мальчиков и девчушек в неописанный восторг. Мы почти могли бы умолчать о скрипке Джошуа Ранна, которой он запасся, движимый благородною предусмотрительностью на случай, если у кого-нибудь найдется достаточно чистый вкус для того, чтоб предпочесть для своих танцев соло на его инструменте.
Между тем лишь только солнце скрылось с большого открытого пространства перед домом, как начались и игры. Тут, конечно, стояли хорошо намыленные шесты, на которые должны были лезть мальчишки и молодые парни, были устроены беги для старух, беги в мешках; тут находились большие тяжести, которые должны были поднимать сильные мужчины, и длинный список вызовов к фокусам, исполнение которых было делом чести, – так, например, проскакать как можно большее пространство на одной ноге. Все это были штуки, в которых, по общему мнению, уж непременно отличится перед прочими на славу Жилистый Бен – самый проворный и живой малый в околотке. В заключение должен был происходить бег ослов – самый величественный бег из всех, который основывался на великой идее социалистов: каждый ободряет осла, принадлежащего другому, выигрывает же самый жалкий осел.
