– Это Бен Кренедж, Жилистый Бен, как его прозывают, – сказал мистер Ирвайн, – кажется, довольно пустой малый. Анна, моя милая, кажется, это царапанье на скрипке расстраивает ваши нервы, вы очень ослабнете. Дайте я сведу вас в комнаты, вы там можете отдохнуть до обеда.
Мисс Анна встала очень охотно, и добрый брат увел ее, между тем как Джошуа после предварительного царапанья разразился песнью «Белая кокарда», из которой намеревался перейти к разнообразным мелодиям посредством целого ряда переходов, которые, благодаря своему хорошему слуху, он исполнял действительно с некоторым искусством. Как был бы он огорчен, если б узнал, что общее внимание было слишком поглощено пляской Бена, для того чтоб кто-либо слушал его музыку.
Случалось ли вам когда-нибудь видеть, как пляшет настоящий английский простолюдин один? Вы, может быть, видели простолюдина в балете, улыбающегося, как фарфоровый пастушок, грациозно выворачивающего ноги и вкрадчиво двигающего головою. Это столько же похоже на действительность, как «Вальс птиц» ручного органа походит на настоящее пение птиц. Жилистый Бен ни разу не улыбнулся; он был так серьезен как танцующая обезьяна, так серьезен, словно экспериментальный философ, желавший узнавать на собственной своей особе количестве сотрясений и разнообразие угловатостей, которые могут быть даны человеческим членам.
Желая загладить обильный хохот, раздававшийся в полосатой палатке, Артур беспрестанно хлопал в ладони и кричал браво. Но Бену удивлялся один человек, глаза которого следовали за его движениями с горячею важностью, не уступавшей важности Бена. То был Мартин Пойзер, сидевший на скамейке и державший между ногами Томми.
– Как ты думаешь об этом? – спросил он свою жену. – Он пляшет по музыке так верно, словно часы. Я также большой был мастер плясать, когда был полегче, но никогда не мог потрафить с такою точностью, как этот.
– А по моему мнению, о членах не стоит и говорить, – возразила мистрис Пойзер. – У него довольно пусто в верхней части тела, иначе он никогда не мог бы плясать и бить ногами таким образом, как будто бешеная стрекоза, тогда как господа смотрят на него. Я вижу, они просто помирают со смеху.
– Ну, что ж, тем лучше, это, значит, забавляет их, – сказал мистер Пойзер, который неохотно становился на раздражающую точку зрения. – Но они, кажется, идут обедать. Мы пройдемся немножко – не правда ли? – и посмотрим, что делает Адам Бид. Он должен присматривать за напитками и другим угощением: он вряд ли много веселится.
XXVI. Танцы
Артур выбрал для бальной комнаты переднюю залу. Это было весьма благоразумно, потому что в ней воздух был чище, чем во всех других комнатах. Она имела то преимущество перед прочими, что имела выход в сад, а также сообщение с другими комнатами. Нельзя сказать, конечно, чтоб каменный пол был очень удобен для танцев, но ведь большей части танцоров было известно, какое наслаждение доставляет пляска в рождественские праздники на кухонном каменном полу. Передняя зала принадлежала к числу тех, которые придают окружающим комнатам вид чуланов; она была украшена штукатурною работою – ангелами, трубами и гирляндами цветов на высоком потолке и большими медальонами с изображением разных героев на стенах, чередовавшихся со статуями в нишах. Такую комнату нельзя было не убрать хорошенько зеленью, и мистер Крег очень гордился тем, что имел случай выказать свой вкус и свои тепличные растения. Широкие ступени каменной лестницы были покрыты подушками, назначенными местом сидения для детей, которым было позволено оставаться до половины десятого с няньками для того, чтоб видеть танцы; и так как в этих танцах принимали участие только главные арендаторы, то на всех места было более чем довольно. Свечи были вставлены в очаровательные фонари из цветной бумаги, развешенные высоко между зелеными ветвями, и фермерские жены и дочери, которые заглядывали сюда украдкой, были убеждены, что ничто не могло быть великолепнее этого зрелища; теперь они вполне знали, в какого рода комнатах жили король и королева, и с некоторым сожалением думали о своих родственницах и знакомых, не имевших такого прекрасного случая, узнать, как живут в большом свете. Фонари были уже зажжены, хотя солнце село только недавно и вне дома господствовал тот тихий свет, при котором мы, кажется, видим все предметы яснее, чем в самое ясное время дня.
Зрелище вне дома было прелестно, фермеры и их семейства двигались по лужку, между цветами и кустарниками, или по широкой прямой дороге, которая шла от восточного фасада и по обеим сторонам которой расстилался ковер мшистой травы, где там и сям росли то темный кедр с плоскими сучьями, то большая ель в виде пирамиды, легко касаясь земли своими ветвями, концы которых представляли бахрому бледнозеленого цвета. Группы крестьян в парке начинали мало-помалу редеть: молодых привлекали огни, которые начинали блестеть из окон галереи в аббатстве, комнаты, назначенной им для танцев, а некоторые рассудительные люди думали, что была пора отправиться потихоньку домой. К последним принадлежала и Лисбет Бид, и Сет намерен был идти с нею, не только из одной сыновней привязанности: совесть не допускала его принять участие в танцах. День этот показался Сету довольно печальным: воспоминание о Дине никогда не преследовало его так настойчиво, как на этом празднике, с которым она решительно не имела ничего общего. Ее образ представлялся ему еще живее, когда он смотрел на беззаботные лица и разноцветные наряды молодых женщин, – так мы еще более чувствуем красоту и величие изображения Мадонны, когда оно скрывается от нас на минуту за обыкновенною головою в шляпке. Но присутствие Дины в его мыслях помогало ему только лучше переносить нрав его матери, который становился сварливее к вечеру. Бедная Лисбет испытывала странную борьбу чувств. Ее радость и гордость, причиненная почестью, которую оказывали ее возлюбленному сыну Адаму, начинали уступать в борьбе с ревностью и брюзгливостью, возобновившимися в то время, когда Адам пришел сказать ей, что капитан Донниторн просил его присоединиться к танцорам в передней зале. Адам мало-помалу выходил из пределов ее власти; она желала возвращения прежней беспокойной жизни, ведь тогда Адам больше заботился бы о том, что говорила и делала его мать.
– Вот еще новость! – сказала она. – Ты тут толкуешь о танцах, когда и пяти недель еще не прошло с тех пор, как твоего отца положили в могилу. Мне бы, право, также следовало быть там с ним вместе, а не оставаться здесь и занимать на земле место людей веселее меня.
– Нет, матушка, не смотри на это таким образом, – сказал Адам, решившийся кротко обращаться сегодня с матерью, – я вовсе не думаю танцевать, а только буду смотреть. И если капитан желает, чтоб я был там, то я не могу сказать: нет, я лучше не останусь! Ведь это покажется, как будто я думаю, что знаю лучше его. А ведь ты знаешь, как он вел себя относительно меня сегодня.
– Ну, да ты уж сделаешь так, как тебе хочется. Твоя старуха мать не имеет никакого права мешать тебе. Что она такое? Старая шелуха, из которой ты уж и выскользнул, как спелый орех.
– Ну, хорошо, матушка, – сказал Адам, – я скажу капитану, что тебе будет неприятно, если я останусь, и что по этому случаю я иду домой… я надеюсь, что он не рассердится на меня за это… да, впрочем, мне и самому хочется этого.
