Вдруг его воображение охватил, как тень, страх, страх о том, чтоб Хетти в своей горести не сделала над собою какого-нибудь насилия, вслед за этим страхом его охватил другой, и тень стала еще мрачнее. Но он оттолкнул все эти опасения со всею силою юности и надежды. На каком основании было ему рисовать будущее такими мрачными красками? Ведь представлялось столько же вероятностей, что случится противное. По мнению Артура, он вовсе не заслуживал того, чтоб обстоятельства разыгрались дурно; до настоящего времени он никогда не думал сделать что-нибудь такое, чего бы не одобряла его совесть: его привели к этому обстоятельства. Он был безусловно уверен, что в глубине души своей был действительно добрый малый и Провидение не поступит с ним сурово.
Что бы там, однако ж, ни было, не в его власти изменить то, что должно случиться теперь: все, что он мог сделать, это принять такой образ действия, какой казался наилучшим в настоящую минуту. И он убедил себя, что этот образ действия был – уничтожить все препятствия, существовавшие между Адамом и Хетти. Может быть, ее сердце действительно после некоторого времени обратится к Адаму, как говорил последний; в таком случае во всей этой истории не было еще большой беды, если только Адам все так же пламенно желал иметь Хетти своею женой. Конечно, Адам быль обманут, и обманут таким образом, что Артур счел бы это глубоким злом, если б это совершилось над ним самим. Это рассуждение расстраивало утешительную надежду. При этой мысли щеки Артура разгорелись даже от стыда и раздражения. Но что ж оставалось делать человеку в подобной дилемме? Честь его не позволяла ему произнести хотя бы одна слово, которое могло бы повредить Хетти: его первым долгом было беречь ее. Ради своей собственной пользы он никогда не решился бы сказать или сделать что-нибудь против истины. Боже праведный! каким он был жалким глупцом, что поставил себя в такую дилемму. А между тем если только у человека были какие-нибудь извинения, так именно у него. Жаль, что последствия определяются поступками, а не извинениями.
Итак, он должен написать письмо. Это было единственное средство, обещавшее разрешение того затруднительного положения, в котором Артур находился. Слезы навернулись на глазах Артура, когда он подумал, как Хетти будет читать письмо. Но ведь и ему так же тяжело писать это письмо. Он не делал того, что было легко для него самого, и последняя мысль помогла ему дойти до решении. Нарочно он никогда не мог решиться на поступок, который приносил с собою страдания другому и нисколько не беспокоил его самого. Даже порыв ревности при мысли о том, что он уступает Хетти Адаму, убедил его, что он приносит жертву.
Дойдя до этого заключения, он повернул Мег и поехал домой снова рысью. Прежде всего он напишет письмо, а остальное время дня он уже посвятит другим делам: так ему не будет времени оглянуться назад. К счастью еще, что Ирвайн и Гавен приедут к обеду, а завтра в двенадцать часов он будет находиться от Лесной Дачи на расстоянии целых миль. В этом постоянном занятии заключалось некоторое обеспечение против непреодолимого побуждения, которое могло овладеть им, побуждения броситься к Хетти с каким-нибудь безумным предложением, которое погубило бы все. Быстрее и быстрее скакала чувствительная Мег при каждом незначительном знаке своего всадника и наконец пошла быстрым галопом.
– Кажется, говорили, что молодому барину нездоровилось вчера вечером, – сказал угрюмый старый грум Джон во время обеда в людской. – А как он скакал-то сегодня утром! Удивительно, что его лошадь не распалась надвое!
– А может быть, по этому-то и видно, что он болен, – ответил шутник-кучер.
– Ну, так пусть бы пустили ему кровь за это, когда так, – еще угрюмее возразил Джон.
Адам рано утром заходил на Лесную Дачу, чтоб узнать о здоровье Артура. Узнав, что молодой сквайр поехал кататься, он перестал беспокоиться о том, какие последствия имели его удары. Ровно в пять часов он опять зашел на дачу и сказал, чтоб доложили о нем. Через несколько минут Пим сошел вниз с письмом в руке и передал его Адаму. «Капитан, – сказал он при этом, – очень занят и не может видеть его, и написал все, что он хотел сказать ему». Письмо было адресовано Адаму, но он открыл его тогда только, когда вышел из дверей. В нем заключалась запечатанная записка, адресованная Хетти. Внутри конверта Адам прочел:
«В приложенном письме я написал все, что ты желал. Предоставляю тебе решить как лучше: передать ли его Хетти или возвратить мне? Спроси еще раз самого себя, не причинишь ли ты ей этою мерою большей боли, чем одним молчанием.
Нам нет необходимости еще раз видеться друг с другом теперь. Мы встретимся с лучшими чувствами через несколько месяцев.
А. Д.
«Быть может, он и прав в том, что нам незачем видеться с ним, – подумал Адам. – К чему нам встречаться для того, чтоб еще наговорить друг другу жестких вещей? К чему нам встречаться для того, чтоб пожать друг другу руку и сказать, что мы опять друзья? Мы ведь больше не друзья, и лучше не иметь и притязаний на это. Я знаю, прощение есть долг человека, но, по моему мнению, это значит только, что человек выкинул из головы все мысли о мщении, это не может значить, что ваши прежние чувства снова возвратятся, потому что это невозможно. Он для меня уж не тот же самый человек, и я не могу чувствовать к нему то же самое. Боже мой! я не знаю, чувствую ли я теперь то же самое к кому бы то ни было; мне кажется, что я все мерил свою работу неверною меркой, и теперь мне надобно перемерить все снова».
Но вскоре все мысли Адама поглотил вопрос: следует ли передать Хетти письмо? Артур доставил самому себе некоторое облегчение, предоставив решение Адаму, не предупредив его; и Адам, не предававшийся колебаниям, теперь колебался. Он решился сначала исследовать свой путь, удостовериться, как можно лучше, в каком состоянии находилось сердце Хетти, прежде чем он решится передать письмо.
XXX. Передача письма
В следующее воскресенье Адам присоединился к Пойзерам, отправлявшимся домой из церкви, надеясь получить приглашение идти домой с ними. Письмо у него было в кармане, и он очень заботился о том, чтоб иметь возможность поговорить с Хетти наедине.
Он не мог видеть ее лицо в церкви, потому что она переменила свое место, и, когда он подошел к ней, чтоб пожать ее руку, ее манеры были неопределенны и неестественны. Он ожидал этого. Сегодня она в первый раз встречалась с ним с того времени, как она видела, что он застал ее с Артуром в роще.
– Пойдемте с нами, Адам, – сказал мистер Пойзер, когда они дошли до поворота.
Как только они вышли на поля, Адам осмелился предложить руку Хетти.
Дети вскоре дали им случай немного отстать от прочих, и тогда Адам сказал:
– Не удастся ли вам устроить так, чтоб вы вышли погулять со мною в саду сегодня вечером, если погода будет хороша, Хетти? Мне нужно поговорить с вами особенно.
– Очень хорошо, – ответила Хетти.
Обстоятельство, что она будет разговаривать с Адамом о чем-то особенном, беспокоило ее так же, как и Адама: ей очень хотелось знать, что он думал о ней и об Артуре. Она знала, что он должен был видеть, как они целовались, но не имела никакого понятия о сцене, происшедшей между Артуром и Адамом. Сначала она думала, что Адам будет очень сердит на нее и, может быть, скажет ее дяде и тетке, но ей уж никак не приходило на мысль, что он осмелится сказать что-нибудь капитану Донниторну. Это было для нее облегчением, что он обошелся с нею сегодня так ласково и хотел говорить с ней одной. Она дрожала, увидев, что он шел домой вместе с ними, так она опасалась, что он расскажет все, но теперь, когда он хотел говорить с нею, она должна узнать, что он думал и что он хотел делать. Она с некоторой уверенностью думала, что может убедить его не делать того, чего она не хотела, быть может, она даже заставит его поверить, что она вовсе и не думает об Артуре, и знала, что до тех пор, пока Адам будет иметь надежду получить ее согласие, он непременно сделает то, что ей будет угодно. Притом же она должна продолжать свою роль и показывать вид, будто поощряет Адама из опасения, чтоб ее дядя и тетка не рассердились и не стали подозревать, что у нее есть какой-нибудь тайный любовник.
