Я часто много терпела в последнее время от этих мыслей и с новою ясностью поняла значение этих слов: „Человек, любящий меня, да возьмет крест мой“. Я слышала, как развивали понимание этих слов и говорили, будто они означают беспокойства и гонения, которые мы навлекаем на себя, исповедуя Иисуса. Но, по моему мнению, это толкование узко. Под истинным крестом Спасителя разумеются грех и печаль этого мира – вот что тяжелым камнем лежало у него на сердце, – и этот-то крест мы должны разделять с Ним, из этой-то чаши мы должны пить с Ним, если хотим иметь часть в этой Божественной Любви, которая одно с его скорбью.
Что ж касается моей внешней жизни, о которой вы спрашиваете, то у меня есть все, и в изобилии. У меня была постоянная работа на мельнице, хотя другие руки и были отпущены на некоторое время; и физически я также окрепла значительно, так что не чувствую большой усталости после долгой ходьбы и разговора. Вы пишете, что остаетесь в вашей стране с матерью и братом; это доказывает мне, что вы имеете верное руководство: ясным указанием определено вам оставаться там, и искать большого благословения в другом месте было бы то же, что положить ложный дар на жертвенник и ожидать с неба огня, который воспламенил бы его. Мой труд и моя радость здесь среди гор, и иногда я думаю, что слишком привязалась жизнью к здешним жителям и что стала бы роптать, если б была отозвана отсюда.
Я с благодарностью прочла ваши новости о дорогих друзьях на господской мызе, потому что хотя я послала им письмо, по желанию тетушки, вскоре после того, как я возвратилась от них, но еще не получала от них никакого ответа. Моя тетушка не привыкла писать, а работы в доме хватит для нее на весь день, к тому же она слаба телом. Я истинно привязана к ней и к ее детям, как к ближайшим ко мне по плоти, да и ко всем в доме. Я беспрестанно переношусь к ним во сне, и часто среди работы и даже среди речи мне вдруг приходит в голову мысль о них, будто они находятся в нужде и несчастье, что, однако ж, мне не совершенно понятно. В этом должно заключаться какое-нибудь указание, но я жду более ясного поучения. Вы пишете, что все они здоровы.
Мы увидимся, я надеюсь, друг с другом снова в этой жизни, хотя, может быть, не на долгое время, потому что братья и сестры в Лидсе желают иметь меня в своей среде на короткий срок, когда я буду опять свободна оставить Снофильд.
Прощайте, дорогой брат, и между тем не прощайте. Дети Господа, которым было определено увидеться друг с другом лицом к лицу, исповедовать одну веру и чувствовать, что в обоих живет один и тот же дух, не могут быть разделены никогда, хотя между ними будут лежать и горы. Их души всегда развиты этим соединением и беспрестанно носят память друг о друге в своих мыслях, как будто это придает им новые силы. Ваша верная сестра и сподвижница во Христе, Дина Моррис.
Я не имею такого искусства писать слова мелко, как вы, и перо мое движется медленно. Таким образом я ограничиваюсь этим и говорю только немногое о том, что у меня в мыслях. Приветствуйте вашу матушку от меня поцелуем. Она просила меня при расставании поцеловать ее два раза».
Адам снова сложил письмо и сидел в раздумье, склонив голову на руку у изголовья кровати, когда Сет поднялся наверх.
– Читал ты письмо? – спросил Сет.
– Да, – сказал Адам. – Не знаю, что я должен был бы думать о ней и о ее письме, если б никогда ее не видел: я подумал бы, право, что женщина-проповедница отвратительна, но она одна из тех, у которых все, что бы они ни говорили, ни делали, кажется справедливым; мне казалось, что я вижу ее и слышу, как она говорит, когда читал письмо. Удивительно, право, как мне помнится ее наружность и ее голос. Она сделала бы тебя редким счастливцем, Сет, она именно такая женщина, какая тебе нужна.
– Что тут толковать об этом! – сказал Сет уныло. – Она говорила так твердо, а она ведь не из тех женщин, которые говорят одно, а понимать их надо иначе.
– Ну, ее чувства могут еще измениться со временем. Женщина может начать любить постепенно… даже сильнейший огонь не запылает в одно мгновение. Я советовал бы тебе известить ее когда-нибудь. Я мог бы устроить так, чтоб тебе удобно было отлучиться дня на три или на четыре, и ведь это была бы для тебя вовсе не дальняя дорога: только миль двадцать или тридцать.
– Я с большим удовольствием хотел бы увидеться с нею, и это все равно как бы то ни было далеко отсюда, если б только ей не было неприятно это, – отвечал Сет.
– Ей не будет неприятно это, – сказал Адам выразительно, вставая и сбрасывая с себя остальную одежду. – Это было бы для всех нас большим счастьем, если б она захотела иметь тебя своим мужем, потому что матушка удивительно как привязалась к ней и, казалось, была так довольна, имея ее при себе.
– Да, – сказал Сет с некоторой робостью. – И Дина любит также Хетти, она много заботится о ней.
Адам не отвечал на это, и между ними не было произнесено другого слова, кроме «покойной ночи».
XXXI. В Хеттиной спальне
Уже в это время не было так светло, чтоб можно было ложиться спать без свечи, даже в доме мистрис Пойзер, где дела по хозяйству оканчивались рано, и Хетти взяла с собою свечу, отправившись наконец наверх, в свою спальню, вскоре после ухода Адама, и заперла за собою дверь на задвижку.
Теперь она прочтет письмо. Оно должно, непременно должно успокоить ее. Каким образом Адам мог знать истину? Ведь от него можно было ожидать того, что он сказал.
Она поставила свечу и вынула письмо. Оно имело слабый запах роз, который заставил ее почувствовать, будто Артур находится вблизи ее. Она поднесла письмо к губам, и движение пришедших на память ощущений рассеяло весь страх на несколько мгновений. Но ее сердце как-то странно забилось и руки задрожали, когда она сломила печать. Она читала медленно: ей нелегко было разбирать почерк джентльмена, хотя Артур и старался писать четко.
«Дражайшая Хетти! я говорил истину, когда уверял, что любил вас, и никогда не забуду нашей любви. Я буду вашим верным другом до конца жизни, и надеюсь доказать это вам различными способами. Если я скажу вам в этом письме нечто такое, что огорчит вас, то не думайте, что это происходит от недостатка любви и нежности к вам: для вас я готов сделать все на свете, если б знал, что это действительно составит ваше счастье. Я не в состоянии спокойно думать о моей миленькой Хетти, проливающей слезы, когда меня нет около нее, и я не могу осушить их поцелуями; и если б я повиновался моей склонности, то в эту минуту не писал бы письма, а был бы с нею. Мне чрезвычайно тяжело расставаться с нею, еще тяжело писать слова, которые могут показаться ей неласковыми, хотя они истекают из самого истинного расположения.
Дорогая, дорогая Хетти! как ни была для меня сладостна наша любовь, как ни было бы сладостно для меня, если б вы любили меня всегда, я чувствую, что лучше было бы для нас обоих, если б мы никогда не знали этого счастья, и что на мне лежит обязанность просить вас: любите меня и думайте обо мне как можно меньше. Вся вина лежит на мне, потому что я не был в состоянии противиться страстному желанию, которое влекло меня к вам, хотя все это время сознавал, что ваше расположение ко мне могло причинить вам горесть. Я должен был бы сопротивляться своим чувствам. И я поступил бы таким образом, если б был лучше того, чем я в действительности, но так как нельзя изменить прошедшего, то в настоящее время я обязан спасти вас от всякого зла, которое в силах предупредить. А я чувствую, это будет большое несчастье для вас, если ваше расположение будет постоянно так обращено на меня, что вы не будете в состоянии думать о другом мужчине, который своей любовью мог бы сделать вас счастливее, чем я могу, и если вы будете постоянно ожидать в будущем того, что никак не может случиться. Дорогая Хетти! если б я сделал то, о чем вы говорили однажды, и женился на вас, то это было бы вашим несчастьем, а не благополучием, в чем вы сами непременно бы убедились в скором времени. Поверьте мне, вы тогда только будете счастливы, когда будете иметь мужем человека вашего же сословия; и если б я женился на вас теперь, то я только увеличил бы зло, которое сделал, уж не говоря, что поступил бы против долга в других отношениях жизни. Вы ничего не знаете, милая Хетти, о свете, в котором я всегда должен жить, и вы скоро перестали бы любить меня, убедившись, как мало между нами общего.
