Глава 19
Кровь и сокровища
В последние годы, пусть это и ребячество, наотрез отказываюсь читать, что обо мне пишут в прессе — и плохое, и хорошее, и всякое-разное. Но какая-нибудь новость нет-нет да и просочится через мою систему защиты, как случилось однажды утром, осенью 1991-го, когда я открыл «Таймс» и обнаружил на развороте собственное недовольное лицо. По кислому выражению этого лица я сразу понял: в тексте вокруг него ничего хорошего обо мне не сказано. Фоторедакторы свое дело знают. В бедствующем варшавском театре, прочел я, дабы отпраздновать конец коммунистической эпохи и ознаменованное им освобождение, решили поставить «Шпиона, пришедшего с холода». Но ненасытный Ле Карре (см. фотографию) потребовал непомерную плату — 150 фунтов за каждый спектакль: «Видимо, такова цена освобождения».
Я вновь посмотрел на фотографию и подумал: именно такое лицо должно быть у субъекта, который только тем и занимается, что грабит бедствующие польские театры. Одышка у него. И наклонности явно дурные. Взгляните только на эти брови. Завтракал я уже без удовольствия.
Успокойся и позвони своему агенту. Первое мне не удалось, со вторым я справился. Моего литературного агента зовут Райнер. Дрожащим, как пишут в романах, голосом, я читаю ему статью. Он случайно, деликатно намекаю я — может быть, только на этот раз, есть ли такая вероятность? — в данной ситуации не переусердствовал, совсем чуть-чуть, заботясь о моих интересах?
Райнер категоричен. Совсем наоборот. С поляками он был просто душкой, они ведь еще только начали приходить в себя после того, как рухнул коммунизм. И в доказательство зачитывает мне, о чем договорился с польским театром. Мы вовсе не 150 фунтов берем за спектакль, уверяет Райнер, а каких-то 26 — стандартную минимальную ставку, или я забыл? Вообще-то да, забыл. Вдобавок права мы им отдали бесплатно. Словом, мы предложили им самые выгодные условия, Дэвид, можно сказать, в трудную минуту сознательно протянули польскому театру руку помощи. Прекрасно, говорю, — я сбит с толку, внутри уже все кипит.
Успокойся и отправь факс главному редактору «Таймс». С тех пор я больше узнал о жизни и литературном творчестве этого человека и весьма им восхищаюсь, но в 1991-м не был вполне осведомлен о его достоинствах. Ответ главного редактора звучит вовсе не утешительно. Он звучит высокомерно. И если уж без обиняков, то просто возмутительно. Редактор говорит, что большого вреда в этой статье не видит. В конце концов, человеку в таком благоприятном положении, как я, следует спокойно относиться к подобным неприятностям. Однако я не готов последовать его совету. Так к кому мне обратиться?
К владельцу газеты, ясное дело, — к Руперту Мёрдоку, моему старому приятелю!
* * *
Ну не совсем приятелю. Я, конечно, пару раз встречался с Мёрдоком в обществе, но сомневаюсь, что он об этом помнит. Сначала в ресторане «Булестен» в начале семидесятых — мы обедали там с прежним моим литературным агентом, и тут появился Мёрдок. Мой агент нас представил, и Мёрдок решил выпить за компанию стаканчик сухого мартини. Мы были ровесниками. Война не на жизнь, а на смерть между Мёрдоком и профсоюзами печатников Флит-стрит тогда еще только разгоралась. Мы немного поговорили об этом, а потом я спросил Мёрдока как бы между прочим — может, во мне говорил мартини, — почему он нарушил традицию. В былые времена, пояснил я беспечно, бедные британцы отправлялись искать счастья в Австралию. А он, небедный австралиец, приехал искать свое в Британию. Что пошло не так? Я просто задал дурацкий вопрос, и обстановка этому благоприятствовала, но Мёрдок за него уцепился.
— А я скажу вам почему, — парировал он. — Потому что чурбан у вас на этом вот месте!
И резанул ребром ладони по горлу, показывая, откуда начинается чурбан.
В следующий раз мы встретились в гостях, в частном доме, и Мёрдок, помнится, не стесняясь в выражениях, излагал сидящим за столом свое негативное мнение о новой, постсоветской России. А на прощание сделал широкий жест — вручил мне визитку с телефоном, факсом и домашним адресом. Звоните в любое время, это номер телефона прямо на моем столе.
Успокойся и отправь факс Мёрдоку. Я выдвигаю три условия: во-первых, обстоятельные извинения, опубликованные в «Таймс» где-нибудь на видном месте; во-вторых, щедрое пожертвование бедствующему польскому театру, в-третьих — может, это все еще говорил мартини? — обед. Ответ от Мёрдока пришел на следующее утро, он лежал на полу рядом с моим факсом:
«Согласен на ваши условия. Руперт».
* * *
В те времена в «Савой-гриль» был верхний этаж — для больших шишек, обставленный красными плюшевыми штуковинами в форме подковы: в иные, более яркие дни богатые джентльмены, наверное, развлекали здесь своих дам. Я шепнул имя Мёрдока метрдотелю, и мне указали на отдельный кабинет. Я пришел рано. Мёрдок — точно в назначенный час.
Он оказался ниже ростом, чем мне запомнилось, зато стал задиристей и научился ходить стремительно, переваливаясь с ноги на ногу и слегка подбрасывая таз, — такой походкой перед камерами приближаются друг к другу, протягивая руки, важные персоны. И наклон головы относительно тела стал заметнее, а когда Мёрдок щурит глаза, лучезарно мне улыбаясь, возникает странное ощущение, будто он в меня целится.
Мы садимся друг напротив друга. Я замечаю — да и как не заметить? — что пальцы его левой руки унизаны кольцами, и это действует на нервы. Мы делаем заказ, обмениваемся общими фразами. Руперт сожалеет, что обо мне такое написали. Британцы, говорит он, великие писатели, но не всегда все правильно понимают. Я отвечаю: ничего страшного, и спасибо, что вы охотно пошли мне навстречу. Но хватит пустой болтовни. Мёрдок смотрит не меня в упор, лучезарной улыбки как не бывало.
— Кто убил Боба Максвелла? — настойчиво спрашивает он.
Счастливчикам, успевшим его забыть, напомню, что Роберт Максвелл был медиамагнатом чешского происхождения, британским парламентарием и, как полагают, шпионил для разведок разных стран, в том числе Израиля, Советского Союза и Великобритании. В молодости Максвелл, борец за свободу из Чехии, принимал участие в высадке союзников в Нормандии, а затем заслужил звание офицера британской армии и награду за отвагу. После войны работал на Министерство иностранных дел Великобритании в Берлине. Максвелл к тому же был весьма экстравагантным лжецом и пройдохой, и его гигантские размеры соответствовали его аппетитам: он украл из пенсионного фонда своих же компаний около 440 миллионов фунтов, задолжал примерно 4 миллиарда фунтов, которые, конечно, никак не мог вернуть, и наконец, в ноябре 1991-го его нашли мертвым у берегов Тенерифе — очевидно, Максвелл упал за борт собственной роскошной яхты, названной именем его дочери.
Конспирологических версий множество. Одни не сомневаются, что человек, запутавшийся в собственных преступлениях, совершил самоубийство; другие — что Максвелла отправила на тот свет одна из разведслужб, на которые предположительно он работал. Но какая именно? Почему Мёрдок вообразил, что я знаю обо всем этом больше других, мне непонятно, но я уж постараюсь ему угодить. Что ж, Руперт, если вы уверены, что это не самоубийство, тогда, как по мне, так это, вероятнее всего, дело рук израильтян.
