* * *
«Я, знаете, думаю, КГБ издаст однажды продолжение автобиографии Филби. С первой книгой в 1947 году дело не пошло. Но полагаю, у них и другая в запасе есть. Филби наверняка посоветовал им облагородить своих молодчиков. Чтоб одевались поприличней и пахли получше. Стали более утонченными. Сейчас эта компания выглядит совсем иначе. Чертовски элегантные ребята, холеные — высший класс! Работа Филби, как пить дать. Нет, убивать его мы вовсе не собирались. И все же он меня одурачил. Я думал, он хочет остаться дома».
* * *
«Знаете, вспоминаю теперь (согласитесь со мной?), что мы тогда вытворяли — ну просто животики надорвешь, еще как надорвешь! — и думаю: в некоторых вопросах мы были такими дилетантами! Эти кавказские линии, эти агенты, которые ездили туда-сюда, — такой дилетантизм. Филби, конечно, сдал Волкова, и его убили
[36]. Так что, когда Филби написал мне и предложил встретиться в Бейруте или Хельсинки, только ничего не говорить Элизабет, моей жене, и Дику Уайту, я ответил: купи от меня цветов и отнеси Волкову на могилу. Подумал, что это достойный ответ».
«Нет, за кого он меня принимал, черт возьми, если думал, что я им не скажу? Первой я бы сказал Элизабет, а потом сразу же Дику Уайту. Я в тот вечер ужинал с Геленом — вы знали Гелена
[37]? — вернулся поздно и обнаружил на коврике у входа простой белый конверт с надписью „Нику“. Кто-то бросил под дверь. „Если сможешь приехать в Хельсинки, отправь мне открытку с колонной Нельсона, если в Берлин — со зданием Конной гвардии“ — какая-то чертовщина вроде этого. За кого он меня принимал? Албанская операция
[38]? Ну да, скорей всего, и ее он провалил. Я что хочу сказать — и у нас в России когда-то были агенты, неплохие, черт возьми! Что с ними сталось, тоже не знаю. И после этого он хочет встретиться, одиноко ему, видите ли. Ясное дело, одиноко. Не надо было уезжать. Одурачил меня. Я написал о нем. Для „Шервуд-пресс“. Все крупные издатели хотели, чтобы я написал о дознании, но я не стал. А только так, мемуары для друзей-альпинистов
[39]. О Конторе нельзя писать. А дознание — искусство. Вы это понимаете. То дознание длилось долго. На чем я остановился?»
* * *
Иногда Эллиот отклонялся от темы, вспоминал другие дела, в которых участвовал. Самым выдающимся был случай с Олегом Пеньковским, полковником ГРУ, снабжавшим Запад крайне важной секретной информацией о советских вооружениях в преддверии Карибского ракетного кризиса. Эллиота возмутила состряпанная ЦРУ книжка, вышедшая под названием «Бумаги Пеньковского»
[40], — очередное пропагандистское произведение времен холодной войны.
«Безобразная книжка. Сделали из этого парня какого-то святого или героя. А он был вовсе не такой, просто никак не мог продвинуться по службе, и ему все это надоело. Американцы ему отказали, но Шерги
[41] понял, что парень в порядке. У Шерги был нюх. Мы с ним очень разные, но ладили прекрасно. Les extrêmes se touchent
[42]. Я руководил оперативным отделом, а Шерги был моей правой рукой. Прекрасный оперативник с отличным чутьем — он почти никогда не ошибался. И насчет Филби оказался прав с самого начала. Шерголд посмотрел на Пеньковского, решил, что он нам подходит, и мы его взяли. В нашем шпионском деле поверить в кого-нибудь — очень смелый шаг. Каждый дурак может прийти в свой отдел и сказать: „Нет, я этому малому совсем не доверяю. С одной стороны… с другой стороны…“ Надо быть человеком решительным, чтобы пойти на риск и сказать: „Я ему верю“. Шерги так и сделал, и мы с ним согласились. Женщины. В Париже Пеньковский спал с проститутками (мы их ему предоставляли) и пожаловался: не могу, мол, делать с ними все что хочу — раз за ночь, а больше не получается. Пришлось отправить в Париж доктора из Конторы, чтоб сделал Пеньковскому укол и у того встал. Я же говорю: животики надорвешь! Ради такого, пожалуй, стоит жить. Ну просто надорвешь животики. И как, скажите, можно считать этого Пеньковского героем? Но, заметьте, предатель должен быть смелым. И Филби тоже в этом не откажешь. Он был смелым. Однажды Шерги решил подать в отставку. Он был ужас до чего темпераментный. Я прихожу и вижу у себя на столе его заявление об уходе. „В связи с тем, что Дик Уайт, — он, конечно, добавил `начальник секретной службы`, — передал американцам информацию без моего согласия и таким образом подверг опасности мой весьма уязвимый источник, я намерен подать в отставку и подать пример другим работникам Службы“, — что-то в этом роде. Уайт извинился, и Шерги забрал заявление. Но мне пришлось его уговаривать. И это было непросто, очень уж темпераментный парень. Но прекрасный оперативник. И этого Пеньковского сразу раскусил. Мастер».
* * *
Эллиот о сэре Клоде Дэнси, также известном как Полковник Зет, помощнике начальника МИ-6 в годы Второй мировой войны:
«Полное дерьмо. И дурак к тому же. При этом жестокий, грубый. Писал всем эти мерзкие записочки. Сеял вражду. Полное дерьмо, говорю же. Когда я возглавил резидентуру в Берне после войны, мне досталась его агентурная сеть. Ну да, у него были информаторы среди влиятельных бизнесменов. Очень хорошие. Он умел заставить этих бизнесменов на него работать. К этому у него были способности».
О сэре Джордже Янге, первом заместителе сэра Дика Уайта во времена холодной войны:
«Порочный. Умный, жесткий. Гулять любил один. После Службы пошел работать в „Хамброс“ [банк]. Я спрашивал у них потом, как Джордж им показался. Прибыль он им принес или убыток? Они сказали, что, по их подсчетам, пятьдесят на пятьдесят. Он привлек в „Хамброс“ деньги шаха, но так потом напортачил, что банк потерял примерно столько же, сколько Джордж для них заработал».
О профессоре Хью Треворе-Ропере, историке, сотруднике британской разведки в годы Второй мировой войны:
