А еще Восточное Конго — гиблое место. Об этом я тоже прочел. Его богатства веками привлекали самых разных хищников рода человеческого — от бродячих руандийских повстанцев до авантюристов-дельцов, приезжавших сюда из глянцевых офисов в Лондоне, Хьюстоне, Петербурге или Пекине. Когда в Руанде начался геноцид, Букаву оказался на пути беженцев первым. Повстанцы хуту, которые бежали из Руанды, с тем чтобы потом отомстить руандийскому правительству, выгнавшему их из страны, сделали Букаву своей базой. Во время войны, позже названной Первой конголезской, город был разорен.
Так что я увижу там теперь? И что почувствую? Мой герой Сальво родился в Букаву. Неподалеку, в каких-нибудь зарослях, спряталась и римско-католическая семинария, где жил отец Сальво, священник-ирландец, добряк и грешник, не устоявший перед чарами туземной женщины. Вот бы эту семинарию найти.
* * *
Я прочел «По следам мистера Куртца» Микелы Ронг и был в полном восторге. Ронг жила в столице Конго Киншасе и в общей сложности провела в Африке двенадцать лет. После геноцида она работала в Руанде корреспондентом «Рейтер» и Би-би-си. Я пригласил Микелу на обед. Может ли она мне помочь? Может. А может и вовсе в Букаву со мной отправиться? Может, но с условием. С нами поедет Джейсон Стернз.
В свои двадцать девять Джейсон Стернз, африканист, полиглот, был старшим аналитиком Международной кризисной группы. А еще — я даже не мог в это поверить — три года проработал в Букаву советником ООН по политическим вопросам. Стернз в совершенстве знал французский, суахили и неизвестно сколько других африканских языков. И считался на Западе одним из ведущих специалистов по Конго.
Что еще удивительно, оказалось, и Джейсону, и Микеле тоже нужно в Восточное Конго по работе. И они согласились поехать вместе со мной. Микела и Джейсон прошлись по первым неловким наброскам моего романа, указали на многочисленные его огрехи. Зато им стало понятно, с какими именно людьми мне интересно познакомиться и где именно нужно побывать. Первыми в моем списке шли три военачальника, за ними — католические проповедники, а также семинарии и школы, где прошло детство Сальво.
На этот раз рекомендация министерства иностранных дел была однозначной: в Восточное Конго не ездить. Но Джейсон прозондировал обстановку и сообщил: в Букаву вполне спокойно, принимая во внимание, что Демократическая Республика Конго готовится к многопартийным выборам, чего уже 41 год не было, поэтому определенное волнение ощущается. Обоим моим спутникам такая пора подходила как нельзя лучше, да и мне и моим героям тоже, ведь действие романа разворачивалось накануне именно таких выборов. Шел 2006 год, то есть со времен геноцида в Руанде минуло двенадцать лет.
Теперь, по прошествии времени, мне немного совестно, что тогда я уговорил Микелу и Джейсона взять меня с собой. Если бы случилось непредвиденное (а в Киву это практически неизбежно), я, убеленный сединами и не слишком проворный старик семидесяти с лишним лет, стал бы им обузой.
* * *
Задолго до того, как наш джип, выехав из столицы Руанды Кигали, добрался до границы Конго, мой вымышленный мир уступил место реальному. Отель «Миль Колин» в Кигали, он же отель «Руанда» из известного кинофильма, выглядел удручающе обычным. Я не нашел в нем памятного снимка актера Дона Чидла или его альтер эго Пола Русесабаджины — управляющего отелем, который существовал в действительности и в 1994-м сделал «Миль Колин» тайным убежищем для тутси, бежавших в ужасе от людей с винтовками и панга
[48].
Но для людей, теперь находившихся у власти, эта история уже не имела значения. Тому, кто, попав в Руанду, внимательно смотрел по сторонам, десяти минут хватало, чтобы понять: правительство, возглавляемое тутси, закручивает гайки как следует. Из окон автомобиля, петлявшего по холмам в направлении Букаву, мы увидели мельком руандийское правосудие в действии. На аккуратно раскроенных лугах, какие и в швейцарской долине были бы к месту, сидели на корточках кружком, как школьники в летнем лагере, крестьяне. В центре такого кружка, на месте учителя, стоял человек в розовой тюремной робе и либо жестикулировал, либо молчал, повесив голову. Подозреваемых génocidaires
[49], ожидающих суда, оказалось слишком много, и чтобы, так сказать, разгрести завалы, Кигали восстановил систему традиционных сельских судов. В роли обвинителя или защитника мог выступить любой. Но судей назначало новое правительство.
Где-то за час до конголезской границы мы свернули с дороги и взобрались на холм, чтобы увидеть жертв тех самых génocidaires. Из окон бывшей средней школы открывался вид на заботливо ухоженные долины внизу. Заведующий, который чудом выжил, водил нас из одного класса в другой. Мертвецы — сотни людей, целые семьи, которых обманом заставили собраться здесь, якобы чтобы защитить, а потом всех перебили, — были разложены по четверо и по шестеро на деревянных поддонах и покрыты каким-то застывшим составом, похожим на разведенную в воде муку. A женщина в маске покрывала их новым слоем. Сколько еще она их будет раскрашивать? Сколько еще они пролежат? Среди мертвых было много детей. В деревнях резню устроили сами же крестьяне, и технология у них была вполне понятная: для начала перерезать сухожилия, а потом можно не торопиться. Кисти, предплечья, ступни хранились отдельно, в корзинах. Разорванную, коричневую от крови одежду, в основном детскую, развесили под потолком в просторном актовом зале.
— Когда вы их похороните?
— Когда они сделают свое дело.
Их дело — служить доказательством того, что все это действительно было.
Некому назвать убитых по именам, некому скорбеть о них и некому хоронить, объясняет наш гид. Скорбящие тоже мертвы. Мы оставили тела на виду, чтобы заставить сомневающихся и отрицающих замолчать.
* * *
На обочинах появились руандийские солдаты в зеленой форме, похожей на американскую. Ветхий сарай за стальным мостом, перекинутым через русло реки Рузизи, — это конголезская погранзастава. Женщины-инспекторы хмурят брови, разглядывая наши паспорта и справки о прививках, качают головами, совещаются. Чем меньше в стране порядка, тем несговорчивей чиновники.
Но с нами Джейсон.
Дверь в соседнюю комнату распахивается с треском, Джейсон обменивается с кем-то радостными возгласами. И исчезает. Звучит раскатистый смех, нас поздравляют, возвращают документы. Мы прощаемся с Руандой и прекрасным асфальтированным шоссе, и минут пять, пока едем до отеля, наш джип мотает по большущим колдобинам в красной кивуанской грязи. Джейсон — знаток африканских диалектов, как и мой Сальво. Когда страсти разгораются, поднимается буча, Джейсон сначала подключается, а затем потихоньку, уговорами, успокаивает противников. Это не тактический прием, Джейсон действует по наитию. И я представляю, как мой Сальво — дитя конфликта, миротворец по природе своей — делает то же самое.
