* * *
Немногие письма я храню, а большинство писем Ронни вызывали у меня отвращение, и я уничтожал их, едва успев прочесть, — письма с мольбами из Америки, Индии, Сингапура и Индонезии; назидательные письма, в которых он прощал мне все мои прегрешения и призывал любить его, молиться за него, использовать те преимущества, что я имею теперь благодаря его щедрости, наилучшим образом, а еще прислать ему денег; грубые письма с требованием возместить ему стоимость моего обучения и, наконец, мрачные письма о предчувствии скорой смерти. Не сожалею, что от этих писем избавился, а иногда думаю, как хорошо было бы избавиться и от воспоминаний о них. Но несмотря на все мои усилия, непобедимое прошлое Ронни нет-нет да и напомнит о себе, будто чтоб подразнить меня, — попадется, например, под руку страница его письма, напечатанного на тонкой почтовой бумаге, где отец рассказывает об очередном своем безумном проекте и просит «представить его Вниманию моих Советников и Рассмотреть Возможность Капиталовложений на Раннем Этапе». Или бывший конкурент Ронни напишет мне письмо, напишет непременно с большой теплотой и непременно скажет, как он рад, что был знаком с моим отцом (пусть это знакомство и дорого ему обошлось).
* * *
Несколько лет назад я подумывал приняться за автобиографию, но меня смущало, скажем так, отсутствие вспомогательной информации, и тогда я нанял двух детективов — худого и толстого, обоих порекомендовал мне один бывалый лондонский адвокат, и оба любили поесть. Отправляйтесь на все четыре стороны, сказал я им беззаботно. Делайте все, что сочтете нужным. Отыщите живых свидетелей и документальные свидетельства, представьте мне достоверный отчет обо мне самом, моей семье и моем отце, и я вас вознагражу. Я ведь лжец, объяснил я им. Я рожден во лжи, и воспитан во лжи, и приучен ко лжи, поскольку работал в той сфере деятельности, где ложью зарабатывают свой хлеб, и поднаторел во лжи, поскольку я писатель. Я создаю вымысел и самого себя тоже выдумал — различные вариации себя, но ни словечка правды не сказал, если только она вообще существует, эта правда.
И вот что, говорю им, я собираюсь сделать. Издать такую книгу, где на левой странице будет моя брехня, мои якобы воспоминания, а на правой — ваш достоверный отчет, без всяких изменений и дополнений. И тогда мои читатели сами увидят, до какой степени продажна память старого писателя, готовая выполнить любую прихоть его воображения. Все мы выдумываем заново собственное прошлое, сказал я, но писателям в этом равных нет. Даже если они знают правду, им ее недостаточно. Я задал детективам направление поиска: назвал даты, места и имена, связанные с Ронни, и посоветовал покопаться в судебных материалах. Я воображал, как они выслеживают носителей важнейшей информации — бывших письмоводителей, тюремных служащих, полицейских, — их ведь еще можно было разыскать. Я предложил детективам покопаться и в моих досье — школьных и армейских времен, а еще, поскольку я неоднократно проходил проверку для допуска к секретной работе, — выяснить, как оценивали мою благонадежность службы, которые все мы привыкли считать секретными. Я настаивал, чтобы, проводя расследование, детективы ни перед чем не останавливались. Я рассказал им, какие аферы отец проворачивал на родине и за рубежом, — все, что смог припомнить. Например, как Ронни хотел облапошить премьер-министров Сингапура и Малайзии, втянув их в какую-то сомнительную авантюру с футбольным тотализатором, и был уже на волосок от успеха. Но этот-то волосок всегда его и подводил.
Я рассказал детективам, что у отца были небольшие «запасные семьи», любовницы, они же матери и хранительницы очага, которые, как говаривал Ронни, всегда его ждут и всегда готовы сварить ему сосиску. Я назвал имена нескольких известных мне женщин, парочку адресов и имена детей — одному богу известно чьих. Я рассказал детективам, как Ронни служил на фронте, а служба эта заключалась в том, чтобы от нее отлынивать, используя любые ухищрения, — Ронни даже выдвигал свою кандидатуру на довыборы в парламент под воодушевляющим лозунгом «Независимый прогрессист», и командирам приходилось давать ему увольнительную — должен же он был реализовать свои демократические права. Я рассказал, что, еще будучи новобранцем, Ронни нанял двух маклеров и одного или двух секретарей и держал их при себе (они квартировали в местных гостиницах), чтоб и на войне заниматься законным бизнесом спекулянта и торговца дефицитным товаром. Сразу же после войны, я в этом убежден, Ронни подкорректировал свой армейский послужной список, удостоив самого себя звания вымышленного полковника Корнхилла — под этим именем его хорошо знали во всяких подозрительных вест-эндских закоулках. Моя сводная сестра Шарлотта играла в фильме о скандально известном гангстерском семействе из Восточного Лондона «Братья Крэй» и, собирая материал для своей роли, встречалась с самым старшим из братьев — Чарли. Они сидели за чашечкой вкусного чая, Чарли Крэй достал семейный фотоальбом, и в нем отыскался снимок с Ронни — он стоял, обнимая одной рукой двух младших братьев.
Я рассказал детективам о той ночи, когда заселился в копенгагенский отель «Роял» и тут же был приглашен к директору. Вероятно, моя слава идет впереди меня, подумал я. Оказалось, не моя, а Ронни. Датские полицейские его разыскивали. Двое из них уже сидели в кабинете директора — рядышком, выпрямив спину и прижавшись к стене, будто школьники на корректирующих осанку стульях. Они объяснили мне, что отец незаконно въехал в Копенгаген из Соединенных Штатов, а помогли ему два пилота-скандинава, которых Ронни подчистую обыграл в покер в нью-йоркском кабаке. И предложил им не расплачиваться наличными, а бесплатно отвезти его в Данию, и пилоты отвезли, а после приземления незаметно провели его через таможню и паспортный контроль. Не знаю ли я случайно, спросили датские полицейские, где им найти моего отца? Я не знал. И вправду не знал, слава богу. В последний раз я слышал о Ронни за год до этого, когда он потихоньку улизнул из Британии, дабы избежать встречи с кредиторами, или с полицией, или с мафией, или со всеми сразу.
Значит, у нас есть еще одна зацепка, сказал я детективам: надо выяснить, от чего Ронни спасался, убегая из Британии, и почему из Америки вынужден был убраться тоже. Еще я рассказал им о скаковых лошадях, которых Ронни содержал, даже будучи не освобожденным от долгов банкротом, — в Ньюмаркете, в Ирландии и пригороде Парижа Мезон-Лаффит. Я назвал детективам имена тренеров и жокеев и рассказал, что Лестер Пиггот, когда только начинал, ездил на лошади Ронни, а Гордон Ричардс советовал ему, какую покупать. И что однажды перед скачками я наткнулся на молодого Лестера в прицепе, где возили лошадей, — он лежал в углу на соломе в костюме жокея в цветах конюшни Ронни и читал молодежный юмористический журнал. Одну лошадь Ронни называл в честь своих возлюбленных детей — Дато, прости Господи, — от Дэвида и Тони; вторую — Тамми
[65] Танмерс (в этом имени название дома Ронни соединилось с его любовью к собственному желудку); третью, единственную, которая хоть что-то собой представляла, — Принц Руперт, в честь моего сводного брата Руперта; и четвертую — Роуз-Сэнг (здесь содержался игривый намек на рыжие волосы моей сводной сестры Шарлотты). И что юношей я ходил на скачки вместо Ронни — он не уплатил карточные долги, поэтому ему нельзя было появляться на ипподроме. И что, когда Принц Руперт, ко всеобщему удивлению, занял какое-то место — кажется, на «Цесаревиче», — я ехал в Лондон в одном поезде с букмекерами, которым Ронни не заплатил, и тащил с собой чемоданчик, набитый купюрами, — на ипподроме я делал ставки от имени Ронни и выиграл кучу денег.
