Лидия Чуковская «Записки об Анне Ахматовой»
«…приехала Мария Сергеевна со списком стихов, отобранных для книги… Анна Андреевна глянула мельком, одним глазом, и вдруг аккуратно согнула листок, провела ногтем по сгибу, оторвала конец и с каким-то спокойным бешенством принялась рвать бумагу в клочки.
– Нет, этого не будет. Этих стихов я вставлять не дам.
И рвала, и рвала оторванную бумагу в мелкие клочья.
– Анна Андреевна, не надо… Анна Андреевна, вам достаточно зачеркнуть… Ведь это только предлагают… Вам достаточно им сказать…
Но Анна Андреевна не успокоилась, пока не кончила расправу.
– Я все время боялась, что мне это вставят, – сказала она. Потом собрала клочья комом, сжала их в кулаке, вышла на кухню и бросила в помойное ведро.
Это были стихи «Слава миру», которые она ненавидит.
После этой операции она повела нас в столовую чай пить, веселая и благостная.
Комментарий Л.К. Чуковской: «На мой взгляд, это [публиковать эти стихи в сборнике] то же самое, что на суде использовать наравне с достоверными свидетельствами – показания, данные под пыткой. Цикл “Слава миру” (фактически – “Слава Сталину”) написан Ахматовой как “прошение на высочайшее имя”. Это поступок отчаяния».
Меня давно интересовали вопросы художественного перевода. В послевоенные годы я много переводила…
Лидия Корнеевна Чуковская
Да, Ахматова в послевоенные годы много переводила. Она переводила литовские, армянские, корейские, вьетнамские, китайские, грузинские, норвежские, английские и французские стихи, сотни строк – для того, чтобы заработать на тюремные посылки сыну. Переводы чужих стихов вытесняли, истребляли ее собственные…
Лидия Чуковская «Записки об Анне Ахматовой»
«В дверь постучали. Анна Андреевна поднялась, накинула шаль и учтиво приветствовала гостью. Это оказалась редакторша, принесшая ей для перевода норвежские стихи. Подстрочники. Я притащила из кухни для нее табуретку, Анна Андреевна величаво опустилась на стул, я устроилась в углу постели.
Из разговора мне сделалось понятно, что норвежец в нынешнем году празднует свое пятидесятилетие, книжку его у нас выпускают молнией и по всему этому Ахматова должна переводить “в срочном порядке”.
– Вам, с вашей высокой техникой, это не составит труда, – объясняла редакторша. – Я выбрала для вас самые разные… Я уверена, вам понравятся… Вы будете довольны… Я придерживалась вашего вкуса…
…Анна Андреевна внимательно прочитала подстрочники один за другим. Потом попросила редакторшу указать возле каждого стихотворения, какой где размер.
Та заметалась.
– Я не умею… я недостаточно овладела теорией… я занимаюсь этим недавно… я замещаю.
Анна Андреевна сняла очки, аккуратно собрала подстрочники и уложила их в сумку. Потом спросила у редакторши, когда договор. О договоре та знала столько же, сколько о размерах.
Анна Андреевна смолкла, явно ожидая, когда посетительница уйдет. На лице – оледенелый гнев.
Редакторша поднялась, я проводила ее в переднюю и заперла за нею дверь…
– А помните, – спросила я, – очень давно, в Ленинграде, вы говорили, что никогда не станете переводить?
– Да, помню. – И медленным голосом: – Теперь- то мне уже все равно, а в творческий период поэту, конечно, переводить нельзя. Это то же самое, что есть свой мозг.
…И тут я спросила:
– А вы сейчас пишете свое?
Я еще не успела окончить фразу, как мне стыдно стало за свою жестокость и глупость.
Но Анна Андреевна ответила спокойно, с достоинством:
– Конечно, нет. Переводы не дают. Лежишь и прикидываешь варианты… Какие стихи, что вы!»
…«Двенадцатую ночь» Ахматова переводить отказалась, притом с негодованием: «Вы, кажется, забыли, кто я!.. Над свежей могилой друга я не стану… У меня это не в обычае». Дело в том, что «Двенадцатую ночь, или Что угодно» переводил в свое время Михаил Лозинский. Со знаменитым переводчиком и поэтом Анна Андреевна дружила больше сорока лет. Недаром именно в стихотворении, обращенном к Лозинскому, Ахматова дала свое знаменитое определение дружбы:
…над временами года,
Несокрушима и верна,
Души высокая свобода,
Что дружбою наречена…
«В трудном и благородном искусстве перевода Лозинский был для двадцатого века тем же, чем был Жуковский для века девятнадцатого», – писала Анна Андреевна в мемориальной статье.
В 1952 году Ахматову вместе с семьей репрессированного Пунина выселили из Фонтанного дома в дом, когда-то принадлежавший корпорации петербургских извозчиков. Анна Андреевна сочла это символическим: негоже проживать во дворцах, даже бывших, родственникам советских политкаторжан. Уезжая, она поклонилась сиятельному Дому, поклон получился легким и по-ахматовски горько-ироничным:
Особенных претензий не имею
Я к этому сиятельному дому,
Но так случилось, что почти всю жизнь
Я прожила под знаменитой кровлей
Фонтанного дворца… Я нищей
В него вошла и нищей выхожу…
1952
5 марта 1953 года умер Сталин. В ознаменование этого события Анна Андреевна впервые за много лет переступила порог Ленинградского отделения Союза писателей. Собрание было, конечно, траурным: собратья Ахматовой по перу в скупых слезах прощались с родным и любимым «отцом народов». Видеть эти слезы ей было и тошно, и стыдно, но она все-таки высидела до конца церемонии, уж она-то знала, что наступает новая эпоха, ими пока не видимая.
Николай Николаевич Пунин до этой эпохи не дожил: умер в воркутинском лагере. И как и следовало ожидать – в августе.
Ирина Пунина – Анне Ахматовой
«Сегодня мы ездили с Аней в Киев, немножко прошли по городу, по бульвару и по Крещатику. Было очень жарко, мы скоро устали и поехали в свое пристанище обедать. На обратном пути в электричке я рассказывала Ане, как ровно десять лет назад в этот день мы с тобой ездили в электричке навестить полковника… и о тех тяжелых днях, которые последовали потом. Как непоправимо быстро пролетело с тех пор десять лет и как медленно ползло время до 53-го года. Мы стараемся тихо, полулежа дожить августовские дни».
Из Киева (Ирпень) в Комарово.
22 августа 1963
Это бесхитростное и вроде бы обыкновенное письмо – свидетельство драгоценное. Оно точнее и достовернее, нежели суждения наблюдателей со стороны, объясняет, почему Анна Андреевна до конца жизни относилась к Ирине Николаевне как к своей приемной дочери, хотя это и возмущало ее родного сына. Они вместе пробедовали пять долгих лет после того, как в 1949-м арестовали сначала (26 августа) Николая Николаевича, а затем (в ноябре) и Льва Гумилева. После смерти Сталина появилась надежда, но Анна Андреевна суеверно боялась августа… И, видимо, заразила этим суеверным ужасом Ирину. Защищаясь от страха, они и поехали на электричке на дачу к младшему брату Николая Николаевича – полковнику Льву Пунину.
