Вступление
Из года сорокового,
Как с башни, на все гляжу.
Как будто прощаюсь снова
С тем, с чем давно простилась,
Как будто перекрестилась
И под темные своды схожу.
25 августа 1941
Осажденный Ленинград
Второе посвящение
Ты ли, Путаница-Психея,
Черно-белым веером вея,
Наклоняешься надо мной,
Хочешь мне сказать по секрету,
Что уже миновала Лету
И иною дышишь весной.
Не диктуй мне, сама я слышу:
Теплый ливень уперся в крышу,
Шепоточек слышу в плюще.
Кто-то маленький жить собрался,
Зеленел, пушился, старался
Завтра в новом блеснуть плаще.
Сплю – она одна надо мною.
Ту, что люди зовут весною,
Одиночеством я зову.
Сплю – мне снится молодость наша,
Та, его миновавшая чаша;
Я ее тебе наяву,
Если хочешь, отдам на память,
Словно в глине чистое пламя
Иль подснежник в могильном рву.
25 мая 1945, Фонтанный дом
Из письма к NN
Вы, зная обстановку моей тогдашней жизни, можете судить об этом лучше других.
Осенью 1940 года, разбирая мой старый (впоследствии погибший во время осады) архив, я наткнулась на давно бывшие у меня письма и стихи, прежде не читанные мною («Бес попутал в укладке рыться»). Они относились к трагическому событию 1913 года, о котором повествуется в «Поэме без героя».
Тогда я написала стихотворный отрывок «Ты в Россию пришла ниоткуда» в связи со стихотворением «Современница». Вы даже, может быть, еще помните, как я читала Вам оба эти стихотворения в Фонтанном доме в присутствии старого шереметевского клена («а свидетель всего на свете…»).
В бессонную ночь 26–27 декабря этот стихотворный отрывок стал неожиданно расти и превращаться в первый набросок «Поэмы без героя». История дальнейшего роста поэмы кое-как изложена в бормотании под заглавием «Вместо предисловия».
Вы не можете себе представить, сколько диких, нелепых и смешных толков породила эта «Петербургская повесть».
Строже всего, как это ни странно, ее судили мои современники, и их обвинения сформулировал в Ташкенте X., когда он сказал, что я свожу какие-то старые счеты с эпохой (10-е годы) и людьми, которых или уже нет, или которые не могут мне ответить. Тем же, кто не знает некоторые «петербургские обстоятельства», поэма будет непонятна и неинтересна.
Другие, в особенности женщины, считали, что «Поэма без героя» – измена какому-то прежнему «идеалу» и, что еще хуже, разоблачение моих давних стихов «Четки», которые они «так любят».
Так в первый раз в жизни я встретила вместо потока патоки искреннее негодование читателей, и это, естественно, вдохновило меня. Затем, как известно каждому грамотному человеку… я совсем перестала писать стихи, и все же в течение 15 лет эта поэма неожиданно, как припадки какой-то неизлечимой болезни, вновь и вновь настигала меня (случалось это всюду – в концерте при музыке, на улице, даже во сне). Всего сильнее она терзала меня в декабре 1959 года в Ленинграде – снова превращаясь в трагический балет, что явствует из дневниковых записей (13 декабря) и строфы о Блоке. И я не могла от нее оторваться, дополняя и исправляя, по-видимому, оконченную вещь.
Но была для меня та тема
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут.
Я пила ее в капле каждой
И, бесовскою черной жаждой
Одержима, не знала, как
Мне разделаться с бесноватой.
И неудивительно, что X., как Вам известно, сказал мне: «Ну, Вы пропали, она Вас никогда не отпустит».
Но… я замечаю, что письмо мое длиннее, чем ему следует быть, а мне еще надо…
Лидия Чуковская «Записки об Анне Ахматовой»
«Наивно было бы, однако, думать, что “Письмо к NN” – это реальное письмо, посланное мне или кому-нибудь иному (впрочем, адресованное все-таки мне). Это одна из игр автора с читателем, которыми столь богата “Поэма без героя”. “Письмо к NN” недолго удержалось в “Поэме”. Сначала оно было введено в текст, а затем, через несколько лет, при очередной переработке изъято навсегда. Начиная с 1960 года, в машинописных экземплярах “Поэмы”, исходящих непосредственно от Анны Андреевны, “Письмо к NN” более не встречается…»
Анна Ахматова. «О поэме»
Она кажется всем другой:
Поэма совести (Шкловский).
Танец (Берковский).
Музыка (почти все).
Исполненная мечта символистов (Жирмунский).
Поэма Канунов, Сочельников (Б. Филиппов).
Поэма – моя биография. Историческая картина, летопись эпохи (Чуковский).
Почему произошла Революция (Шток).
Одна из фигур русской пляски (раскинув руки и вперед) (Пастернак) (Лирика, отступая и закрываясь платочком).
Как возникает магия (Найман).
Я начинаю замечать еще одно странное свойство Поэмы: ее все принимают на свой счет, узнают себя в ней. В этом есть что-то от «Фауста» (см. то место, где Фауст видит на Брокене издали Маргариту, а Мефистофель говорит ему, что в этом призраке все узнают любимую девушку).
Лидия Чуковская «Записки об Анне Ахматовой»
(Говорит Анна Ахматова)
«А Елену Ефимовну Тагер вы знаете? – с живостью спросила она. – Нет? Не знаете, что было со мной в Ташкенте? Как она один раз ночью страшно ко мне вошла. Общежитие уже покоилось в объятиях Морфея… Я в своей комнатушке – помните? четверть здешней кухни! – я тоже легла уже, но еще не спала. Вдруг слышу – деревяшка по лестнице: “курлы, курлы” – и прямо в нашу общую с соседями прихожую. Ну, думаю, не ко мне… Нет, ко мне. Вошла: “Я знаю шифр вашей поэмы”… Повернулась и вышла… Представляете себе, как это тогда звучало страшно? Слово “шифр”?
Представляю себе.
Думаю, мысль о взаправдашнем шифре могла возникнуть из-за таких строчек:
Но сознаюсь, что применила
Симпатические чернила,
Что зеркальным письмом пишу…
Но, разумеется, только очень наивный читатель мог принять эти строки всерьез. И начать разгадывать “шифр”! Конечно, как во всех гениальных произведениях искусства, чернила в “Поэме без героя” особенные. Но дело тут не в каком-то специально изобретенном “шифре” – если только не подразумевать под этим словом приемы любого художества. “Поэма без героя” Ахматовой зашифрована не в боґльшей степени, чем любое стихотворение».
