– Я должен поговорить с несколькими людьми: с бывшим трибуном Фурием, с которым Целер в прошлом году так часто красочно ссорился, и с Аристоном, семейным врачом, лечившим Целера, когда тот умирал. Но вряд ли я смогу разыскать их сегодня.
Когда мы добрались до Форума, ко мне подошел человек – величественная персона, в которой я смутно узнал выдающегося юриста и одного из клиентов моего отца. Он поприветствовал меня обычным формальным салютом.
– Деций, твой отец велит тебе нынче вечером присутствовать в его доме на пиру для рабов. Можешь привести с собой собственных. Он говорит, что нужно обсудить важные дела. Он не смог сегодня послать за тобой раба, поэтому я – мальчик на побегушках.
– И ты превосходно справился, мой друг, – ответил я. – Благодарю тебя. Io Saturnalia!
Юрист ушел, а я скорчил гримасу.
– В его доме! Я надеялся на пирушку в собственном доме… Тогда я смог бы рано покончить с неприятными делами.
– Это старейшая традиция праздника, – сказала Юлия. – Без пира все остальное в нем теряет смысл.
– Если ты спросишь меня, то я считаю все это порядком бессмысленным, – проворчал я. – Все эти позы Золотого Века и фальшивое уравнивание классов… Кто может воспринимать такое всерьез?
– Считается, что боги. А теперь перестань хныкать. Твой отец, наверное, собрал каких-нибудь важных людей, чтобы посовещаться с тобой, и совещание может оказаться полезным. Я буду присутствовать на пиру в доме верховного понтифика, поэтому мне, может быть, что-нибудь удастся разузнать.
Юлия поцеловала меня и попрощалась, а я остался стоять в раздумье посреди памятников и разгульной толпы. Дело началось как многообещающее, а теперь я барахтался в море не относящихся к нему бессмысленных осложнений, с ужасом чувствуя, что, наверное, никогда не смогу выяснить, что же произошло.
При сложившихся обстоятельствах я сделал единственно возможную вещь – отправился на поиски выпивки. Когда все другие боги тебя подводят, всегда остается Бахус.
Глава 10
Я шел по улицам к дому моего отца вместе с Гермесом, Катоном и Кассандрой. Рабы были в хорошем настроении, потому что знали – мой отец способен накрыть куда лучший стол, чем я. Я стремился туда меньше, потому что у отца было множество рабов, и, наверное, именно поэтому он настаивал на моем приходе – хотел, чтобы я ему помог.
В доме оказалось, что столы и ложа выставлены в перистиль, поскольку триклиний был слишком мал, чтобы вместить всех. К моему огромному облегчению, отец уговорил некоторых из его вольноотпущенников прийти на помощь. Большинство из этих мужчин и женщин недавно отпустили на волю, и они не имели собственных рабов, о которых следовало заботиться.
Гермес был уже наполовину пьян и, забравшись на ложе, грубо раскачивал ногами, глядя на меня, пока я не снял с него сандалии. «Ну, дай только срок!» – подумал я. Прислуживать Катону и Кассандре было легче – они трудились в моей семье всю жизнь и им уже немного осталось. Они заслужили немного снисхождения.
Следующую пару часов мы приносили блюда, наполняли чаши вином и вообще вели себя, как рабы. Участники пира, в свою очередь, вели себя, как аристократы, и раздавали нам приказы. Однако они соблюдали определенные неписаные пределы, слишком хорошо сознавая, что завтра снова станут рабами.
Все эти хлопоты почти искупило зрелище того, как отец, с угрюмым лицом главы семейства (каковым он и являлся), приносит из кухни блюда, смешивает воду и вино в огромной чаше и настороженно присматривает за серебром, чтобы его не умыкнули.
Наконец, рабы насытились и отправились на улицу, чтобы принять участие в увеселениях, которые продлятся допоздна.
Я бросил свою салфетку на пол и пошарил на разоренных столах – не осталось ли чего-нибудь съестного. Я был голоден, как собака, к тому же мне хотелось пить, и я зачерпнул добрую чашу вина. На мой вкус, вино слишком сильно разбавили водой, но мне не хотелось искать новый кувшин.
– Не напивайся, – сказал отец. – Ты должен побеседовать с кое-какими важными людьми, которые скоро будут здесь.
Как и я, он навалил на свою тарелку разные остатки пира рабов. Вольноотпущенники тоже угощались кто чем мог. Кто-то обнаружил почти нетронутого тунца, и мы поделили его между собой. Остались также первоклассные оливки, а хлеба и вовсе было вдоволь. Рабы сразу перешли к мясу и экзотическим фруктам – тому, что они редко ели в течение остального года.
Я уселся и начал жевать.
– Отец, ты знаешь, где живет Аристон из Ликии? Он лечил Целера, когда тот умирал, и я хочу задать ему несколько вопросов.
– Никогда не имел дел с этим человеком, – ответил глава нашей семьи, откусывая кусок яблока. – Я в жизни ни разу не болел, а все мои раны лечили хирурги легиона. Кроме того, думаю, ты опоздал: я слышал, он мертв.
– Мертв? – переспросил я, уронив кусок давно остывшей рыбы.
– Верно, мертв. Такое случается с большинством людей, если они живут достаточно долго. Я слышал, его нашли на берегу реки… – Отец помедлил, вспоминая. – Если не ошибаюсь, где-то в ноябрьские иды.
Ноябрьские иды… А Гармодию нашли мертвой утром девятого… Я готов был побиться об заклад, что Аристон умер за несколько дней до ид. Он распознал симптомы отравления? Если да, почему ничего не сказал? Может, он был еще одним шантажистом?
– А, хорошо, – сказал я, – значит, с одним человеком консультироваться меньше.
– Может, вообще ни с кем не надо консультироваться, – заявил отец. – Если виденное тобой на Ватиканском поле – достаточное свидетельство, мы сможем добиться тех же результатов без необходимости доказывать убийство.
– Цицерон думает, что у меня почти нет шансов возбудить дело.
Я не упомянул, что Клодий хотел, чтобы я доказал невиновность Клодии. Все и без того было достаточно сложным.
– Ты рассказал о Ватиканском поле Цицерону? – раздраженно спросил отец. – Не знаю, чего ты рассчитывал этим добиться. Цицерон – робкий маленький хомо новус с мечтами больше своих талантов. Он сказал тебе это потому, что боится, что не сможет обеспечить в данном деле обвинительный приговор. Цицерон похож на человека, который отправляется на бега, но будет делать ставки только на то, что считает верной победой. Проблема в том, что он никудышный знаток лошадей.
Как бы сильно ни уязвили меня эти слова, в суждении отца было немало справедливого. Я почитал Марка Туллия за его блестящий ум, но ему часто изменяла храбрость. Его познания были обширны, но он никогда не мог уяснить свое место в системе римской власти, что я приписывал его безвестному происхождению. Вечно неуверенный, он боготворил исконных аристократов, боролся за их дело и думал, что благодаря этому становится одним из них. В конце концов, нерешительность и самообольщение его погубят.
