– Eviva nosta liberatore!
[98] – неслось отовсюду.
Суворов, прижимая руку к сердцу, раскланивался во все стороны.
Лошадей выпрягли из кареты, и веронцы на руках легко покатили ее в город до самого палаццо.
Суворов, провожаемый радостными криками многотысячной толпы, взбежал на крыльцо.
Чиновники и высшее духовенство Вероны во главе с архиепископом удалились после приема их фельдмаршалом. В зале остались свои, военные: русские генералы и несколько австрийских – Шателер, Карачай, Левенер, которых Суворов знал еще по турецким походам.
Отпустив гражданские власти, Суворов на некоторое время вышел из приемной.
Потом снова стремительно вошел, стал посреди залы и сказал генералу от инфантерии Розенбергу, который до него командовал русским вспомогательным корпусом:
– Ваше высокопревосходительство, Андрей Григорьевич, познакомьте же меня с господами генералами!
Суворов стоял навытяжку, но смотрел вниз, точно задумался. Его всегда низко опущенные веки совершенно закрывали глаза. Лицо сразу же стало иным – старческим и кротким.
– Генерал-лейтенант Повало-Швейковский! – представил Розенберг.
Коренастый, плотный Повало-Швейковский по-солдатски «ел» глазами Суворова, но фельдмаршал не подымал глаз, только поклонился:
– Вместе не служили. Послужим!
– Генерал-майор Барановский!
– Помилуй Бог, не слыхал. Познакомимся! – стоял, не подымая глаз, Суворов.
– Генерал-майор Милорадович!
Суворов открыл глаза. Семидесятилетний старик сразу же исчез.
– А, это Миша! Мишенька! – оживился Суворов. – Я знал вас вот этаким, – он показал рукой на аршин от пола. – Едал у вашего батюшки Андрея Степановича вареники. Да какие сладкие! Как теперь помню. Помню и вас, Михаило Андреич. Вы тогда хорошо ездили верхом на палочке. Как же вы тогда лихо рубили деревянной сабелькой!
Молодой, двадцатидевятилетний генерал Милорадович, шеф Апшеронского мушкатерского полка, стоял весь красный от счастья.
– Поцелуемся же, Михайло Андреич! Ты будешь герой.
Суворов обнял Милорадовича и опять стал в прежнее положение.
– Генерал-майор Тыртов!
– Помилуй Бог, не слыхал! Познакомимся! – поклонился, не глядя на Тыртова, Суворов.
– Генерал-майор князь Багратион!
– Князь Петр, это ты? Помнишь Очаков, Брест, Прагу?
– Так точно, ваше сиятельство!
Суворов горячо обнял любимого князя. Поцеловал его в глаза, в лоб, в губы.
– Господь с тобою!
Русские генералы были все.
Суворов вскинул голову и стал ходить широкими шагами, говоря:
– Субординация! Экзерциция! Военный шаг – аршин, в захождении – полтора. Голова хвоста не ждет: внезапно, как снег на голову. Пуля дура, штык молодец. Мы пришли бить ветреных сумасбродных французишек. Они воюют колоннами, и мы будем их бить колоннами! Глазомер, быстрота, натиск!
Потом круто повернулся на каблуках к Розенбергу:
– Ваше высокопревосходительство, пожалуйте мне два полчка пехоты да два полчка казаков!
– В воле вашего сиятельства весь корпус. Которых прикажете?
Суворов резко отвернулся от Розенберга. Уклончивый ответ не понравился. Суворов вспыхнул и продолжал шагать, приговаривая:
– Намека, догадка, лживка, немогузнайка. От немогузнайки – много беды!
Высокий худой Розенберг стоял смущенный. Руки у него тряслись. Фельдмаршал разгневался, а почему – Розенберг так и не понял.
– Ваше сиятельство, мой полк готов! – молодцевато шагнул вперед князь Багратион.
Он знал суворовскую натуру: надо быстро и четко!
И Суворов еще раз обнял Багратиона:
– Ступай, приготовь и приготовься! Помни: голова хвоста не ждет! Внезапно, как снег на голову!
III
В Валеджио Суворов принял рапорт командующего австрийской армией престарелого барона Меласа и произвел смотр его войскам.
Австрийскую армию Суворов знал хорошо еще по турецкой кампании, по Фокшанам и Рымнику, и смотр ничего нового дать ему не мог, но Суворов хотел всеми мерами поднять дух австрийской армии, которая несколько последних лет терпела неудачи.
– Что, старик, разобьем французов? – спросил Суворов у пожилого австрийского гренадера.
– Мы бивали врагов с Лаудоном, а с вашим сиятельством еще лучше будем бить! – отвечал гренадер.
Перед Суворовым целый час проходили полки.
Суворов был в белом австрийском фельдмаршальском мундире и небольшой каске.
Рядом с ним верхом на лошадях сидели старые кавалерийские генералы барон Мелас и венгерец Край.
Край, еще очень крепкий для своих шестидесяти пяти лет, был длинен, жилист и смугл.
А рыхлый небольшой Мелас, более старый, чем Край, уже с трудом сидел на лошади. Рука, державшая поводья, тряслась. Ему пристойнее было бы сидеть в покойной коляске, а не в седле, но барон бодрился: рядом с ним на казачьем коне молодцевато сидел его одногодок, сухонький, живой фельдмаршал Суворов.
Суворов, казалось, смотрел только на проходившие войска, но видел все: как перешептываются австрийские адъютанты, как барон Мелас по-стариковски шевелит пухлыми губами. Александр Васильевич в уме уже окрестил его – папа Мелас.
Мелас был не Бог весть какой талантливый полководец, но человек почтенный, всю жизнь в строю и не интриган, и потому Суворов чувствовал к нему расположение.
Австрийцы шагали браво. Башмаки у них не так истрепаны, как у Багратионовых егерей, которые прошагали столько верст. Белые мундирчики созданы только для парадов. Но – Господь с ними! – надо для начала похвалить союзников.
– Шаг хорош: победа! – громко, чтобы слышали все, сказал Суворов, когда мимо него прошел последний австрийский взвод.
В своем же кругу Суворов дал другую оценку:
– Солдаты – неплохи. Много славян: чехов, поляков, русин. С солдатом, помилуй Бог, бить французов можно. Но офицеры австрийские – никуда. Все они – немогузнайки. Что ни спросишь, один ответ: «Ich kann nicht bestimmt sagen!»
[99] Ох уж эти мне нихтбештимзагеры, унтеркунфтщики!
Суворову очень не понравилось, когда на его вопрос адъютанту, где генерал Фрелих, австрийский офицер ответил, что генерал Фрелих поехал за город, чтобы иметь лучший «унтеркунфт».
[100]
