III
Генерал-поручик Мусин-Пушкин выступил в 1 поход еще до зари: предстояла самая трудная часть пути.
Московский гренадерский шел в авангарде. Подполковник Кутузов ехал вместе с проводником Ахметом впереди гренадер.
Войска вступили в ущелье. Пехоте сразу же пришлось перестроиться: гренадеры едва проходили по четыре в ряд. Узкую, тесную дорожку с обеих сторон крепко сжали горы, все склоны которых были покрыты лесом.
Дорога шла то вверх, то вниз, извиваясь вокруг горы. Она кружила, петляла. Одно и то же место проходили по нескольку раз. Вот дорога идет под нависшим уступом скалы, напоминающим кусок сломанной арки. А через полчаса ту же арку русские солдаты видят уже где-то внизу.
Под ногами хрустел осыпающийся мелкий щебень или стучал твердый, чистенький, словно отполированный, плитняк.
Несмотря на то что солнце еще не взошло и не было жарко, с солдат уже катил пот. Пехота шла напряженно, как по льду, то и дело скользя. Кони ступали осторожно, прижав уши. Единороги двигались сегодня медленнее, осмотрительнее: ездовые боялись засесть в какой-либо расщелине или свалиться с гаубицей в ущелье. В одном месте, у поворота, проводник Ахмет вдруг осадил коня.
– Что такое? – оглянулся своими быстрыми, зоркими глазами Кутузов. Он все время ехал, настороженно глядя вперед – нет ли где засады? И не очень доверял проводнику-татарину.
– За поворотом начинается такая дорога! – закрутил головой Ахмет и стал слезать с коня. – Надо подтянуть подпруги!
Кутузов дал знак. Гренадеры остановились. Приказ «остановиться» облетел с быстротой молнии всю колонну русских войск, все эти две тысячи восемьсот пятьдесят человек пехоты. Люди охотно остановились, снимая гренадерки, вытирая потные лица и шеи. Артиллеристы подкладывали под колеса единорогов камни, чтобы гаубицы не катились назад.
– Молодая! – говорил канонир, поглаживая свою гаубицу. – Вместе со мной на службу поступила.
– Ты гляди, хорошо ли подложил? Еще сунется под гору, – не шутя заметил ефрейтор.
– Не сдвинется, дяденька. А кабы сорвалась, беда! – глянул вниз солдат.
– Тебя ждать не стала бы! – засмеялись товарищи.
– Зачем остановились? Турки? – спрашивали сзади. Как бы в ответ им из авангарда шло по цепи:
– Артиллерии и верховым: подтяни подпруги!
Михаил Илларионович слез и внимательно осмотрел, исправно ли у него седло.
А гренадеры, отдыхая, переговаривались:
– А нам что осмотреть?
– Подметки…
– До чего насклизли – идти нельзя!
– Тебя бы, Павлуша, подковать, как того вола, восемью подковами, ты бы легше пошел!
– А что, думаешь, худо было бы?
И вот колонна тронулась дальше.
Обогнули отвесную скалу, которая тянулась вверх, как стена. Сквозь кусты можжевельника внизу глянулась пропасть, а дальше шла такая немыслимо крутая тропинка, что Михаилу Илларионовичу стало не по себе.
Извилистая тропинка вся была завалена камнями. Она лепилась у горы по самому краю обрыва. По ней не пройти и трем человекам.
– Справа по двое! – обернулся Кутузов.
«А как же тут пройдут двенадцатифунтовые гаубицы?» – подумал он.
Колонна стала спускаться. Из-под ног гренадер сыпались камни и с глухим шумом падали в пропасть.
Кутузов невольно оглядывался: а его гренадеры все целы?
Тропинка все суживалась, а иногда и вовсе пропадала. Крепконогий маленький горский конь Михаила Илларионовича шел твердым шагом, не останавливаясь. Кутузов бросил поводья: он чувствовал, что конь лучше его знает, как идти по такой немыслимой дороге.
«Хорошо, что сухо. А если бы дождь? Тогда тут не пройти!»
Пробирались по краю скалы. Внизу – страшно взглянуть – чернела пропасть. Кони здесь чуть шли, цепляя нога за ногу; иногда садились на крупы. Одно малейшее неосторожное движение, и конь с всадником неминуемо летели бы в бездну.
Ахмет громко понукал своего коня, свистел, подбадривая его. Конь неохотно шел впереди. Голос Ахмета звучно отдавался в молчании гор.
«Уж не подает ли он знаки своим сородичам?» – подумалось Кутузову.
Колонна двигалась очень медленно. Трехфунтовые гаубицы еще кое-как прошли, а двенадцатифунтовые, «новой пропорции», пришлось тащить солдатам на канатах.
Солнце уже поднялось, когда вышли опять на более сносную, широкую дорогу.
И вот тут солдаты увидали – казалось, до них рукой подать – величественные горы: справа широко раскинул свою плосковерхую палатку четырехугольный Чатырдаг, опоясанный облаками. А слева – подымала красноватые голые изломы громадная Демерджи. Демерджи была похожа на женщину, закутанную в чадру, которая сидит высоко, над самой бездной.
Кутузов невольно залюбовался этим великолепием, но Ахмет уже указывал ему на другое.
– Тырда-тарла! – говорил он, показывая пальцем. – Земляной вал. Турки!
Верстах в полутора было расположено передовое турецкое укрепление. Турки насыпали вал и укрепили его камнями.
Они ждали русских.
Место для обороны было выбрано удачное: с двух сторон шли крутые каменные стремнины. Обойти врага не представлялось никакой возможности. Сзади за укреплением виднелись невдалеке плоские крыши татарского селения.
– Какая это деревня? – спросил у Ахмета Кутузов.
– Шумы.
– До моря далеко?
– Недалеко.
Кутузов слез с коня. Ноги от напряжения дрожали.
Гренадеры становились в каре.
Русская пехота и пушки выходили на дорогу.
IV
Над Чатырдагом, высоко в небе, парили орлы: их потревожили выстрелы. Уже два часа в горах, не умолкая, гремели громы. Русские гаубицы били по турецким укреплениям у деревни Шумы. Турки отвечали.
К грохоту орудий присоединялась частая ружейная трескотня. Обойти турок было нельзя. Приходилось атаковать сильно укрепившегося врага в лоб.
Сидя за надежным каменным укреплением, турки яростно защищались. Русская пехота медленно продвигалась вперед. Уже были убитые и раненые. К генерал-поручику Мусину-Пушкину, стоявшему со своим адъютантом за грудой камней, подошел командир московцев, коренастый подполковник Кутузов:
– Ваше превосходительство, надо ударить в штыки. Время идет, а толку никакого. Наши ядра мало вредят басурманам. В этой перестрелке мы потеряем больше, чем в штыковой атаке!
– Пожалуй, вы правы, – согласился Мусин-Пушкин. – Но басурман ведь втрое больше, чем нас!
– Ничего. Не устоят. Позвольте лишь начать. Мои гренадеры ближе всех к туркам. Я ударю первый, а вы поддержите!
