– Да вы меня, братцы, совсем сжали!
В ответ на это со всех сторон раздалось:
– Сейчас ослобоним местечко, ваше сиятельство!
– Гренадеры, прими вправо!
– А ну, алексопольцы, подвиньтесь малость!
Солдаты любили фельдмаршала: Потемкин заботился о них. Он уничтожил ненавистные им букли и косы и тесное прусское обмундирование. Он запретил офицерам бить солдат.
Хотя какой фельдмаршал сможет запретить жилистому фельдфебельскому кулаку втихомолку угощать солдата зуботычиной?
Полки отодвинулись подальше от палаток фельдмаршала, чтобы густые армейские запахи – заношенного белья и плохих солдатских желудков – не так били бы в нос командующему.
Армия Потемкина охватила восьмиверстным полукругом турецкую, крепость Очаков.
Очаков – с каменными одеждами и башнями – стоял на крутом мысу, на возвышенном берегу Черного моря и Днепровского лимана. Волны подбегали к его каменным высоким стенам, с которых глядели триста орудий.
Перед старой крепостью тянулись ретраншементы, рвы, волчьи ямы, и где-то были заложены мины – измышление французских, европейских инженеров.
Внутри крепости укрывался небольшой городок – лабиринт узких, восточных улочек, кое-где утыканных минаретами.
Очаков был единственной надеждой турок.
Крым, ставший русским, не давал им покоя. Турки считали, что Очаков поможет им вернуть утраченный Крым. Очаков запирал выход к морю из Днепровского лимана, у которого русские построили город Херсон.
Кючук-Кайнарджийский мир турки считали простым перемирием.
Послы в Константинополе – английский Энсли и прусский Диц – научили турок: не ждать, а напасть на Россию. В Европе считали положение России плохим: два последних года были неурожайные. И 13 августа 1787 года «вздумалось блистательной Порте и неблистательным ее советникам объявить войну России», как писала Екатерина II.
Прежде всего турки решили уничтожить русские укрепления на Кинбурнской косе, которая лежит против Очакова.
Первого октября они высадили на косе большой десант, но Суворов опрокинул турок в море. Из пятитысячного турецкого десанта спаслось не более шестисот человек.
А летом 1788 года армия Потемкина осадила Очаков.
В первую турецкую кампанию 1768–1774 годов никто не обращал внимания на Очаков, а теперь он приобрел первостепенное значение.
Екатерина II говорила об Очакове, что он «южный естественный Кронштадт»: Очаков влиял на развитие и само существование Черноморского флота и на оборону Крыма.
И к Очакову Потемкин стянул все свои силы.
В числе других войск у очаковских стен стояли любимые егеря Потемкина под командой генерал-майора Михаила Кутузова.
II
Кутузов смотрел из траншеи в зрительную трубу на очаковское предместье, утопавшее в садах. Сады находились в полуверсте от русской передовой батареи, которую прикрывали бугские егеря.
Сегодня егеря получили задание: во что бы то ни стало добыть «языка». Князь Потемкин хотел узнать расположение турецких мин у Очакова.
Турки сидели в окопах среди садов.
Егерям и батарее было приказано не тревожить сегодня турок. И на левом фланге с утра стояла полная тишина.
Уже час тому назад два егеря, умело пользуясь местностью, отважно подползли к буеракам и рвам, которые были в нескольких саженях от турецкого окопа, и залегли.
Кутузов остался доволен своими молодцами. Он недаром приучил егерей действовать на разнообразной местности. Егеря так скрытно подползли к буеракам, что турки не заметили их.
Дальше предстояло так же умело разыграть вторую часть действия. Убедившись, что егеря благополучно добрались до намеченного места и готовы к дальнейшему, Кутузов подал знак. Из траншеи выскочил Вася Ложкин, ловкий, быстрый солдат. Он был налегке – без штуцера, но турки не могли видеть, что под егерской курткой у Васи спрятан кинжал.
Ложкин бросился бежать напрямки к турецкому предместью. Он то и дело падал, будто укрывался от русских выстрелов.
Егеря стреляли по Ложкину холостыми, делая вид, что хотят свалить перебежчика.
Тогда ожил и турецкий окоп. Из него высунулись пестрые чалмы: турки заинтересовались этой сценой.
Ложкин не добежал нескольких сажен до турок и упал, будто в изнеможении, в широкую яму. Он лежал так, что его товарищи оказались по обе стороны ямы.
Ложкин стал звать турок на помощь.
Русская батарея и егеря напряженно следили за тем, что будет, готовые в любой момент прийти на помощь товарищу.
Несколько минут турки совещались, а потом один из них перемахнул через бруствер и прыгнул в яму, где лежал Ложкин. Как только он наклонился над егерем, Ложкин крепко обхватил его руками, крича:
– Ребята, вяжи!
Егеря, выскочившие из своего укрытия, накинулись на турка. В яме образовался живой комок тел.
Кутузов махнул рукой. Батарея ударила по турецкому окопу, мешая туркам прийти на помощь своему.
А егеря уже волокли связанного «языка». Рой турецких пуль провожал их. Но егеря со своим пленником благополучно вкатились в траншею. Все были невредимы, только Ложкин отплевывался и вытирал разбитый нос.
– Проклятущий осман! В самый нос саданул кулачищем! – обижался он.
– Ты курносый, не страшно! – смеялись товарищи.
«Языка» повели в лагерь.
Турецкие батареи наконец спохватились: поднялась частая пушечная и ружейная стрельба:
Кутузов собирался уходить к себе, но увидел, что к траншее из лагеря приближается группа генералов.
Впереди, в шитом золотом фельдмаршальском мундире с орденами, в белых рейтузах, шел высокий, громадный князь Потемкин. Его окружали генералы и иностранные офицеры, которых при штабе Потемкина хоть отбавляй. Вся эта цветистая группа представляла прекрасную мишень для турок. Турки участили стрельбу.
Егеря, укрываясь от турецких снарядов, лежали в траншее.
Кутузов скомандовал:
– Встать, смирно!
Егеря поднялись.
Потемкин шел, не сгибаясь под турецкими выстрелами.
– Ребята! – сказал фельдмаршал. – Приказываю вам раз навсегда: передо мною не вставать, а от турецких ядер не ложиться!
Он поздоровался с Кутузовым, узнал, что «языка» добыли, и так же спокойно пошел дальше.
Михаил Илларионович пропустил мимо себя потемкинскую свиту. И вдруг в группе иностранцев увидал знакомое сморщенное лицо боязливо оглядывавшегося полковника Анжели.
Француз шел, делая вид, будто не замечает Кутузова.
«Давненько не встречались! – иронически подумал Михаил Илларионович. – Но что же делает при штабе этот хитрый интриган?»
