Он ускорял движение армии, но голодный арьергард не поспевал за сытым авангардом – ему надо было отбиваться от наседавших со всех сторон казаков и поджидавших у каждого моста или дефиле партизан. Эта поспешность еще более увеличивала количество отсталых.
Арьергард Наполеон поручил непреклонному, строгому, методичному маршалу Даву. Его первый корпус всегда считался образцовым во всех отношениях. По строжайшей дисциплине и полному порядку корпус Даву соперничал со старой гвардией. Если Мюрат лучше других мог наступать, то Даву лучше всех был способен замыкать отступление. Он отходил, огрызаясь как волк.
Даву отступал по всем правилам ведения войны, а Наполеону это здесь было не нужно. Ему нужна была не упорная защита армии, а быстрое движение к Смоленску. Наполеону требовалось одно: чтобы арьергард не задерживал авангарда. Наполеону было наплевать на труды и лишения отсталых. Он не жалел людей – ему было жалко только себя и своей репутации.
Даву с каждым днем все больше отставал от Наполеона и в Вязьме поплатился за это. Платов, бывший со своими казаками в авангарде русской армии, которым командовал Милорадович, окружил у Вязьмы корпус Даву. Даву спасся от окончательного разгрома лишь потому, что к Платову не успела подойти пехота.
Наполеон, услыхав сзади орудийные выстрелы, понял, что у Даву завязалось серьезное дело, но не пошел, как сделал бы раньше, ему на выручку, а остался в Славкове. Из Вязьмы вернулся на помощь Даву вице-король Евгений Богарне. Вместе с Понятовским он кинулся на Платова. Очутившись между двух огней, Платов ушел с большой дороги. Сильно потрепанный Даву поспешил укрыться за корпуса вице-короля и Понятовского.
Маршалы решили отступать. Милорадович на их плечах ворвался в Вязьму, захватив пленных и большой обоз.
Наполеон передал арьергард пылкому Нею.
Даву обиделся: Ней и Даву, так не схожие друг с другом, были издавна не в ладу.
Прикрывая дальнейшее отступление, Ней убедился, что «великая армия» не существует.
Утром на следующий день откровенный и прямодушный Ней так и донес императору.
Наполеон никак не хотел примириться с мыслью, что его армия деморализована. Накануне, во время боя под Вязьмой, он в тиши своей кареты составил такой приказ:
«Если неприятельская пехота будет следовать за движениями армии, то его величество намерен напасть на нее, опрокинуть и частию взять в плен. С этой целью он избрал позицию посредине между Славковом и Дорогобужем. Завтра с рассветом император будет на ней с гвардией. Император разместит войска таким образом, чтобы их прикрывал арьергард маршала Нея и они могли бы со всею артиллерией двинуться на неприятеля, тогда как он будет предполагать, что перед ним находится один арьергард».
Для этого он приказал маршалам отправить все обозы вперед к Дорогобужу (как будто это был нормальный воинский обоз, а не огромный табор) и приготовить войска к сражению (словно можно было вернуть отсталым, деморализованным и безоружным солдатам их былую силу).
Ней приехал к императору и по-солдатски откровенно сказал ему:
– Вы хотите драться, государь, а у вас уже нет больше армии!
Бессмысленный приказ пришлось отменить.
То, что когда-то называлось «великая армия», продолжало свой постыдный бег на запад.
В эти дни Наполеон получил неприятнейшие известия из Парижа о заговоре генерала Мале. Мале, распространив слух о смерти Наполеона, хотел захватить власть, но был схвачен и расстрелян.
Наполеон встревожился заговором не на шутку: он двенадцать лет правит, у него родился сын – наследник Наполеон II, а кто-то может покушаться на его императорскую власть!
– Когда имеешь дело с французами или с женщинами, нельзя отлучаться на слишком длительное время, – наставительно сказал он Бертье.
После заговора Наполеон еще больше уверился в том, что надо спешить в Париж. С этой неудачной кампанией в России надо кончать любыми средствами, чтобы не потерять больше.
И тут, как назло, впервые пошел снег. Небо закрыли густые облака, повис туман, и большими хлопьями повалил первый снег.
Было не очень холодно – при Прейсиш-Эйлау та же армия прекрасно выдержала не такую вьюгу и холод, но снег действовал вообще на психику солдат. Пессимисты и трусы готовы были сделать из него трагедию, несмотря на то что до Смоленска осталось всего лишь полсотни верст.
Первый снег внес еще большее расстройство в среду полуголодных солдат.
Наполеон послал своего адъютанта полковника д’Альбиньяка посмотреть, что происходит в арьергарде.
Д’Альбиньяк вернулся и доложил, что только итальянская гвардия похожа на воинскую часть, в остальных полный беспорядок: солдаты не слушаются приказов офицеров, офицеры не повинуются генералам.
– У генерала Матье свои же солдаты украли ночью из-под головы ранец.
– Полковник, я не посылал вас собирать сплетни! – грубо оборвал недовольный император.
Его уши привыкли к победным реляциям, а не к такой грубой и горькой прозе. Он не хотел слушать, но д’Альбиньяк сказал правду: правильного военного строя уже не существовало. Двигались не в шеренгах, а группами, компаниями, объединенные старой дружбой или новой корыстью: четыре-пять стрелков шли вокруг одной клячи, на которой лежала их поклажа – еда и награбленное добро. Они готовы были защищать эту клячу до последнего патрона. На ночлеге происходило сплошное воровство, грабеж и даже убийства из-за куска конины.
Больше всех бедствовали женщины: лепешка из мякины стала для солдата желаннее и дороже любой привлекательной женщины.
Наполеон послал самого Бертье еще раз посмотреть на марше корпуса.
Принц Невшательский написал рапорт о том, что видел. Он подтвердил все сказанное полковником д’Альбиньяком и заключил:
«Такое положение, усиливаясь постепенно, дает повод опасаться, что, если не будут приняты немедленные меры против него, у нас не будет войск, способных для битвы».
Вся надежда оставалась только на Смоленск. И вот вдали показались колокольни Смоленска.
9 ноября Наполеон с гвардией вошел в Смоленск.
Он тотчас же велел запереть крепостные ворота и никого не впускать.
Гвардия стала получать припасы – их раздавали день и ночь.
У городских ворот собрались огромные толпы изнуренных, голодных солдат и офицеров армейских корпусов, спешивших к Смоленску. Это были закопченные дымом бивачных костров, небритые, заросшие бородами, с воспаленными, красными от дыма и ветра глазами люди. В театральных костюмах, в шалях, салопах, ризах, укрытые попонами, рогожами, они с ожесточением стучали в ворота прикладами, эфесами сабель, кулаками и посылали проклятия на всех европейских языках Наполеону и его интендантам. Они казались не солдатами, а шайкой бандитов, выпущенных из тюрьмы.
