Лосев видел, как быстро-быстро машет руками капельмейстер, как полковник Шершнев, четко отбивая шаг, идет навстречу командующему дивизией.
Повозка остановилась. Из нее вылез невысокий сухонький старичок в полотняном кафтане и каске. Одна нога его была в сапоге, вторая – в туфле.
Генерал-аншеф принял от полкового командира рапорт и, хромая, пошел вдоль строя, останавливаясь возле каждой роты.
Иногда он, минуя не только переднюю, штаб-офицерскую линию, но и следующую, обер-офицерскую, подходил вплотную к роте и с кем-то разговаривал. С кем он говорил, Лосев не мог видеть.
«Неужели с младшими офицерами в роте говорит? Может, кто-нибудь не так стоит?» – подтягивался Лосев.
Но вот уже генерал-аншеф миновал притихших музыкантов и яркий куст полковых знамен. Он подошел к правофланговой 1-й роте и заговорил с ней.
Лосев услышал его голос. Голос был негромкий, басовитый, но внятный и совсем не старческий:
– Солдат должен быть здоров, тверд, храбр, справедлив. Обывателя не обижай – он нас поит и кормит. Солдат не разбойник! Бойся богадельни, гошпиталя. Береги здоровье. Кто не бережет людей, офицеру – арест. Ученье – свет, неученье – тьма. Дело мастера боится. И крестьянин: не умеет сохой владеть – хлеб у него не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! Давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! Били турок в поле, били у моря, били у реки, побьем и здесь, старики!
Рота ответила: «Ура!» Ее охотно поддержали остальные. Суворов стоял перед полком с непокрытой головой – каску он снял, когда махал, отвечая на дружное приветствие полка.
Когда наконец стихло «ура», Суворов оглядел 1-ю роту.
– А-а, знакомого вижу! – крикнул он.
Лосев даже покраснел, – генерал-аншеф смотрел прямо на него и приветливо улыбался.
«Обознался, я его впервой вижу!» – мелькнуло в голове.
Но генерал-аншеф уже подходил к нему.
Лосев не знал, что делать.
– Ну, как летаешь, Ворон? – спросил генерал-аншеф, останавливаясь в двух шагах от первой шеренги солдат.
«Это он Воронову», – не то с обидой, не то с облегчением подумал Лосев.
– Жив-здоров, ваше высокопревосходительство! – гаркнул сзади Воронов.
– Старого знакомого встретил. Еще с Новой Ладоги помню.
– Точно так. С шестьдесят третьего году. Был под Туртукаем, был у Козлуджи…
– Помилуй Бог! Старый товарищ. Как же, помню. А почему не ефрейтор?
– Разжалован, ваше высокопревосходительство, – так же весело и громко ответил Воронов.
– За что?
– За пьянство! – бодро выкрикнул Воронов.
Генерал-аншеф улыбнулся.
– Произвести в ефрейторы, – обратился он к Шершневу. – Тут у меня не только один. Тут знакомых много, – сказал Суворов, быстрыми глазами оглядывая роту. – Вон, вижу, Огнев, старинный приятель… Лет тридцать друг друга знаем. Здорово, Огонь!
– Здравия желаем, ваше высокопревосходительство! – отозвался Огнев.
– Все мои старые, мои боевые товарищи. Мои друзья! – говорил Суворов.
Он взглянул на Лосева:
– А ты, ваше благородие, давно в полку?
– Восьмой день, ваше высокопревосходительство, – залился краской подпоручик.
– Ну, ничего, послужим, еще послужим! – улыбнулся Суворов, садясь в повозку.
Повозка тронулась: Суворов обернулся назад и махал своей маленькой каской.
Апшеронцы провожали любимого генерала дружным «ура».
– Гляди, Воронов, опять не загуляй с радости. Не пропей еще раз ефрейторство! – пошутил полковой командир.
– Да что вы, ваше высокоблагородие! Да нешто можно суворовский чин пропить! – обиделся Воронов.
III
Принц Кобургский расхаживал по палатке уже без парика и мундира, собираясь спать. Последние ночи он спал плохо: тревожило то, что Осман-паша со своим тридцатитысячным корпусом, хотя и очень осторожно и медленно, но все-таки каждый день неуклонно двигался вперед. Вот и сейчас принцу донесли о том, что Осман-паша уже за Фокшанами.
От Аджуша, где стоял принц, до Фокшан было почти столько же верст, как от Аджуша до Бырлада, откуда шел Суворов.
Принца Кобургского большее всех занимал один вопрос: успеет ли генерал Сувара прийти на помощь австрийцам? Принц уже познакомился с Молдавией. Идти с войсками по этим ужасным дорогам, пересекая горы и овраги, переходя многочисленные ручьи и речки, пусть немноговодные, было тяжело и неудобно. По такой дороге русским можно добраться до Аджуша дня через четыре, не раньше.
Это была одна неутешительная выкладка, которой принц занимался несколько раз в день.
Но была и другая, не менее важная: а сколько же генерал Сувара может взять с собой солдат из своей 3-й дивизии? Ведь ему нужно оставить заслон, чтобы обеспечить себе тыл. У него пять пехотных полков и восемь кавалерийских, стало быть, всего тысяч десять. А оставить нужно не менее пяти тысяч.
Тогда сразу выяснилось главное: количество союзных войск – восемнадцать тысяч австрийцев и пять тысяч русских. Это всего-навсего двадцать три тысячи. А у Осман-паши, по сведениям лазутчиков, тридцать тысяч человек. Но ведь как точно сосчитать эти дикие толпы янычар? Если официально их тридцать тысяч, значит, на самом деле там много больше.
Получалась никуда не годная арифметика.
В такие минуты принц Кобургский невольно вспоминал, что говорилось в Вене об этом генерале Сувара.
При Козлуджи у Абдул-Резака было сорок тысяч человек, а у Сувара, рассказывают, не насчитывалось и десяти. Тот же значительный перевес был у турок и при Туртукае. И в обоих случаях генерал Сувара разбил турок наголову.
«Нет, без русских будет плохо!»
Принц шагнул к кровати, но в это время полог палатки откинулся и в дверях стал любимый адъютант принца майор Траутмансдорф. Всегда спокойный, невозмутимый, он был чем-то взволнован. Или, может быть, быстро бежал, – майор секунду не мог сказать ни слова.
– Что такое? – с тревогой спросил принц.
– Ваша светлость, русские пришли! – выпалил майор.
Принцу показалось, что он ослышался.
– Кто? Кто пришел?
– Генерал Сувара уже здесь.
– Этого быть не может!
– Его полки уже становятся к нашему левому крылу. Вот послушайте!
Майор откинул полог палатки, приглашая принца выйти на воздух. Принц шагнул из палатки.
Был тихий и теплый июльский вечер. Австрийский лагерь уже затихал. И в этот привычный шум затихающего, уже наполовину спящего лагеря вошли какие-то новые, посторонние звуки.
