– Минералы и ингредиенции не по солдатскому воспитанию, – говорил он.
По его мнению, самое важное для здоровья солдата – сполна и в срок получить положенное довольствие.
Когда в полку оказывалось много больных, Суворов тотчас же назначал следствие.
В Финляндии эта мера родила Суворову много врагов. Но количество больных в двух госпиталях быстро снизилось с тысячи до сорока человек.
То же нашел Суворов и на юге.
Здоровое жилье, нормальная пища, чистота солдата лучше действовали, чем невежественные лекари.
– Перестань обогащать Харона!
[82] – сказал Суворов лекарю, у которого в части была большая смертность.
– Ваше сиятельство, в нашем полку Харон не числится!
Суворов секунду глядел на невежественного лекаря. Потом плюнул и убежал, крича:
– Помилуй Бог, не мечите бисера перед свиньями!
Лекарь обиделся на всю жизнь. Он так и не понял, почему обозлился фельдмаршал.
«Правду говорят – тяжелый человек», – подумал он о Суворове.
В дивизии генерал-поручика Киселева открылась повальная желудочная болезнь. Люди мерли как мухи.
Суворов отправил дежурного подполковника произвести следствие и навести в больницах порядок. Командиру дивизии – явиться в главную квартиру.
Вчера утром Киселев приехал. Смущенно поглаживая лысину, он подошел к Столыпину.
Столыпин сказал, что Александр Васильевич еще не выходил из кабинета, и посоветовал Киселеву сегодня не являться.
– Как же так? Да ведь фельдмаршал знает, что я приехал…
– Верно. Плац-майор доложил, что вы приехали.
– Ну, так как же мне не являться?
– Не являйтесь! – убеждал Столыпин. – Александр Васильевич еще очень сердит на вас.
Киселев послушался Столыпина и ушел к дежурному генералу Арсеньеву.
«Любопытно: спросит Александр Васильевич сегодня о Киселеве?» – подумал теперь, идучи, Столыпин.
Столыпину это интересно было потому, что хотелось проверить: настолько ли он знает Суворова, как ему кажется? За восемь месяцев службы у Суворова он освоился со всеми его привычками и обычаями. Казалось, знал Александра Васильевича, понимал его с полуслова.
Вчера произошел случай, который подтвердил это.
В Тульчин входил Смоленский драгунский полк. Суворов поехал за местечко смотреть полк на марше. Он скакал галопом по широкой дороге вдоль растянувшихся эскадронов. Вдруг обернулся к Столыпину и, махнув плетью куда-то в сторону, крикнул: «Э, а!»
Столыпин подскакал к эскадрону и сразу же сообразил, в чем дело: эскадрон потерял дистанцию, и потому отстали пушки.
Столыпин приказал артиллерийскому офицеру податься вперед.
Суворов, довольный, махнул Столыпину головой.
Фельдмаршал относился к Столыпину хорошо. В первую же субботу, когда Суворов учил войска драться колоннами, он поставил Столыпина с солдатским ружьем в пехотный полк. После ученья пожаловал его в унтер-офицеры. В следующую субботу поставил Столыпина в кавалерийский полк. После ученья произвел в офицеры.
Местечко еще спало. На улицах не было ни души. Шаги Столыпина гулко отдавались на мостовой.
Столыпин подходил к двухэтажному дому графини Потоцкой.
Графиня Потоцкая, статс-дама российского двора, уступила фельдмаршалу первый этаж, а сама со взрослой дочерью помещалась во втором.
Суворов подружился с Потоцкими. Он часто ходил к графине посидеть и поговорить. Потоцкие навещали Александра Васильевича.
Молодые офицеры из штаба Суворова засматривались на хорошенькую дочь графини, перешептывались с графиниными горничными.
Подходя к дому, Столыпин по привычке обдернул мундир, осмотрелся, все ли в порядке.
Второй этаж был еще темен. В раскрытых окнах чуть шевелились под легким ветерком, белели шелковые занавески.
Лишь в одном окне первого этажа – в камердинерской Суворова – светился огонек.
У высокого крыльца стоял, отбиваясь от назойливых комаров, часовой.
Столыпин поднялся по ступенькам, прошел переднюю, где, растянувшись на скамейке, храпел вестовой, и вошел в следующую комнату. В ней спали Прошка, повар и фельдшер Наум, бривший барина.
Столыпин не без труда растолкал главного камердинера, который упорно не желал пробуждаться.
Александр Васильевич приказал поднять его пораньше.
Прошка, зевая и чертыхаясь, сел. Ткнул кулаком в бок Мишку-повара:
– Вставай, увалень!
И поплелся будить «самого».
Через секунду из спальни донесся приятный басок фельдмаршала.
Суворов проснулся бодрый, живой, веселый. Он все дни пребывал в отменном настроении. Еще бы – наступил сезон его удовольствий: ученья в поле, лагеря, беспрестанное движение и множество разнообразных дел. Покоя и безделья не выносила его кипучая натура.
Прошка и вестовой понесли в спальню два ведра воды и громадный таз. Начинался день, начинались обязательные, неоднократные обливания водой.
А повар пошел кипятить в печке чай. Как все старики, Суворов любил, чтобы еда и чай были горячими. Потому повар кипятил чай тут же, при нем, в спальне.
Суворов вытирался, отдавая приказания повару, что сготовить к обеду.
– На закуску – редька… Бешбармак.
[83] Пельмени. Духовая говядина. Каша рисовая. И щука с голубым пером… А мальчик пришел? – спросил он. («Мальчиком» он звал Столыпина.)
– Давно. Ждет.
– Позови.
Столыпин вошел, поздоровался.
– Здравствуй, братец! Кликни ко мне господина Дьякова!
Столыпин отправил ординарца за полковником Дьяковым, который был начальником провиантской конторы при армии.
Сонный предстал перед фельдмаршалом полковник – в такую рань вставать не привык.
– Николай Александрович, все запасные магазейны были б полны! И все исправно. Ежели провианта недостанет, на первом суку тебя, ваше высокоблагородие, повешу! Ты, мой друг, меня знаешь: я тебя люблю и слово сдержу. Ступай!
Полковник Дьяков пулей вылетел из спальни, – куда и сон девался.
Все знали: фельдмаршал шутит только во время отдыха, за обедом, а в рабочие часы – шутки в сторону.
– Мальчик, садись, чайку попьем! – крикнул он Столыпина.
Пили чай с медом и сухарями.
Напившись, Суворов усадил адъютанта за стол к окну, которое выходило в большой графский сад:
