Бывая у Прозоровских, Александр Васильевич охотнее всего разговаривал с самим хозяином, генерал-аншефом в отставке Иваном Андреевичем Прозоровским. С ним Суворов находил общий язык – они говорили о военных делах. Но каждый раз вся родня невесты, все гости по молчаливому сговору норовили оставить Александра Васильевича вдвоем с пышнотелой, румяной Варютой, а не с ее отцом.
Суворов вспомнил Варюту и невольно улыбнулся:
«Помады на ней, пудры – не приведи Господи, – как на гвардии поручике! И все же Варюта, ей-ей, неплоха: веселая, глаз у нее лукавый, живой – так и играет! Разбитная, должно быть. Точно маркитантка!»
Энергичный, быстрый во всем Суворов любил это же и в других.
«Нет, ничего. Право слово, ничего!» – чем больше думал о Варюте, тем больше приходил к такому выводу Александр Васильевич.
Суворов так и сказал отцу в первый же вечер, когда они возвращались от Прозоровских и отец спросил у Сашеньки, нравится ли ему невеста.
– Только не особенно умна, должно быть: о чем ни заговори с ней – не знает. Про Сумарокова даже не слыхивала.
– Эка беда! Была бы у мужа голова на плечах, – отвечал отец.
По мнению Василия Ивановича, ждать больше было незачем, – приличие соблюдено, и сегодня Сашенька может сделать предложение княжне Варваре. Александр Васильевич согласился, – он тоже не любил откладывать то, что намерен был сделать.
Суворов устал ходить по комнате. Взял книгу и присел к окну.
Просматривая книги в отцовской горнице, он нашел им самим когда-то купленную любопытную книжку:
«ПОДЛИННОЕ ИЗВЕСТИЕ О СЛАВНЕЙШЕЙ КРЕПОСТИ, НАЗЫВАЕМОЙ СКЛОННОСТЬ, ЕЕ ПРИМЕЧАНИЮ, ДОСТОЙНОЙ ОСАДЫ И ВЗЯТЬЯ».
Книжка была презабавная и как раз к месту: в ней серьезным языком, словно в каком-нибудь Вобане, описывалось взятие генерал-аншефом по имени Постоянство крепости Склонность. В книжке действовали полковник Признание, майор Верность, капитан-поручик Обманное Лукавство и другие, все в таком же шутливом тоне.
К книжке прилагался обстоятельный чертеж крепости со всеми болверками, горнверками, равелинами и контрэскарпами, которые назывались так же, как и все в ней, именами чувств: ревность, зависть, неимоверствие и прочими.
Было забавно читать это:
«Перьвое фундамент сея крепости заложен наподобие сердца, внутри того одна полата наполнена богатством (Добродетели), которые больше, как золото и драгоценные камни, почитаются».
Суворов перелистывал шершавые страницы книжки и думал, как сегодня он возьмет свою крепость. Он решил взять ее, как брал настоящие, – стремительным штурмом. Подойти и сказать без дальних околичностей: «Княжна Варвара, не хотите ли быть моей женой?»
И все тут!
Этот разговор был Суворову неприятен. Он чувствовал себя так, точно ему предстоит сегодня говорить об условиях сдачи на капитуляцию своего войска. Но жребий был брошен. Отступать Суворов ни в чем не любил.
Занятый чтением и своими мыслями, Александр Васильевич не услыхал, как в комнату вошел отец.
Василий Иванович был уже готов: одет, напудрен и завит дворовым куафером. Старик остановился у порога, с удивлением глядя на сына.
Саша был в старом мундире, без единого ордена.
– Ты что ж не одеваешься? Уже пора ехать.
– Я одет, папенька.
– Ты одет? Да ведь я говорил: нонче надо кончать. Чего тянуть? У отца, как сказано, брови густы, да карманы пусты, а Варюта – старшая дочь, засиделась в девках: ей уже двадцать пять годов. Я все, брат, доподлинно узнал. Отдадут!
Суворов вспыхнул. Его обидело: выходит, он ничего не стоит, ежели за него можно сватать любую, что ли?
Но тотчас же вспомнил свои сорок три года, многочисленные морщины на лбу и у висков и сдержался.
«В военном деле не очень везет, может быть, хоть в другом вывезет!» – подумал Суворов.
– Прошка! – полуоткрыв дверь, сердито закричал Василий Иванович. – Ты чего, стервец, смотришь? Барин-то еще не одет!
Прошка, виновато моргая глазами, втиснулся бочком в комнату и, неуклюже переваливаясь, точно медведь, подбежал к молодому барину.
«Опять начинается мука, – думал Суворов. – Снова этот камзол, застегнутый на все крючки! Снова отсиживать в гостиной! Лучше б в третий раз Туртукай брать, чем объясняться с невестой, а потом сидеть, ровно остолоп, на этом сговоре! Ей-Богу! А делать нечего: назвался груздем – полезай в кузов!» – трунил он сам над собой, подставляя Прошке сапог.
Прошка усердно стаскивал с барина сапог и старался не дышать: от Прошки шел крепкий винный дух.
III
Суворов проснулся, и холодный пот сразу прошиб его: впервые за всю свою жизнь он спал на пуховике, укрытый атласным одеялом, точно разжиревший, обленившийся барин, а не солдат.
Суворов никак не мог понять: где он и что с ним? На широкой кровати, рядом с ним, кто-то спал. Александр Васильевич повернулся и увидел: возле него, в нарядном кружевном чепчике, лежала пухлая, румяная женщина.
«Варюта. Жена», – подумал он.
И сразу вспомнилась вся неугомонная сутолока вчерашнего дня.
Еще накануне, с вечера, в большом доме Суворовых не осталось спокойного угла – готовились к завтрашней свадьбе, чистили, убирали. В комнатах все было вверх дном. Александр Васильевич лег спать не в девять часов, как ложился обычно, а за полночь.
А на следующий день, с утра, и пошло одно за другим.
Сперва жениха усадили причесываться. Кудрявый старик Матвей, дворовый куафер Суворовых, целый час плясал возле молодого барина – примеривал парик, завивал букли, пудрил. Он вконец измучил Александра Васильевича. Суворов не переносил ни пудры, ни парика, от которого, по его словам, всегда пахло псиной.
После Матвея Александр Васильевич попал в руки к портному, который ползал вокруг Суворова на коленях, обдергивал приметку, что-то пришивал и, видя, как барину не стоится на одном месте, все повторял:
– Сейчас, батюшка! Сейчас! Еще минутку!
Суворов любил простую, свободную одежду, а тут эти галстуки, крючки да пуговицы.
Наконец Александр Васильевич был готов.
Суворов всегда избегал смотреть в зеркало, но, проходя через зал, мельком взглянул на себя.
Они без зеркала чувствовал, что затянут, сдавлен, неестествен и смешон. Из зеркала на него глядел какой-то напомаженный штабной франт, который, конечно, никогда не нюхал пороху.
Анюта, замужняя сестра Александра Васильевича, не отходившая сегодня ни на шаг от брата, заметила недовольное выражение Сашеньки.
– Хорошо, Сашенька! Ей-ей, хорошо! – заторопилась она, зная горячий, своенравный характер брата.
Суворов передернул плечами.
