Перед ним стоял, широко улыбаясь, пузатый мужчина в смокинге и ковбойской шляпе.
– Отличный прикид! – сказал он, указывая пальцем на форменный китель Авилы. – Интересно, где такие дают?
Там, где платишь за него кровью и верностью, мысленно ответил Авила.
– No hablo inglés
[23], – пожав плечами, сказал он и пошел вверх по лестнице.
На третьем этаже Авила увидел табличку «Туалет» и пошел по длинному коридору в направлении, указанном стрелкой. Он был почти у цели, когда свет в музее начал мигать – «первый звонок», гостям вежливо предлагали подняться в зал презентации.
В пустом туалете Авила прошел в самую дальнюю кабинку и запер дверь. Оставшись в одиночестве, он почувствовал, как в душе просыпаются знакомые демоны, и испугался, что они снова увлекут его в беспросветную бездну.
Пять лет прошло, а память по-прежнему не отпускает меня.
Рассердившись на себя, Авила отогнал мрачные мысли и достал из кармана четки. Аккуратно повесил их на крючок для одежды на дверце кабинки. Глядя, как бусины и распятие тихо покачиваются, он невольно залюбовался. Благочестивый человек пришел бы в ужас, узнав, для какой цели Авила предназначил эти четки. Но Регент заверил, что в мрачные времена прощаются самые страшные грехи. Бог простит все, сказал Регент, если это сделано во имя святой цели.
Под защитой не только душа Авилы, но и тело. Он посмотрел на татуировку на руке.
Как древняя хризма – монограмма имени Христа, – этот знак целиком составлен из букв. Строго следуя инструкции, Авила нанес его с помощью особых чернил и иглы три дня назад. Поэтому кожа вокруг была еще красноватой и побаливала. Если его схватят, говорил Регент, достаточно показать знак, и не пройдет нескольких часов, как его отпустят.
Наши люди есть на самых верхних этажах власти, сказал Регент.
Авила уже успел убедиться в этом: он чувствовал, что его словно покрывает защитная мантия. Значит, есть еще люди, которые уважают традиции. Возможно, когда-нибудь и Авила войдет в элиту, но сейчас он готов сыграть любую роль ради святого дела.
В тишине кабинки он достал телефон и набрал тайный номер.
Ответили сразу, на первом гудке:
– ¿Sí?
– Estoy en posición, – сообщил Авила, ожидая дальнейших инструкций.
– Bien, – сказал Регент. – Tendrás una sola oportunidad. Aprovecharla será crucial
[24].
Глава 11
В тридцати километрах от Дубая с его сверкающими на солнце небоскребами, искусственными островами и роскошными виллами знаменитостей на побережье залива располагается город Шарджа – ультраконсервативный исламский центр и культурная столица Объединенных Арабских Эмиратов.
Больше шестисот мечетей и лучший в регионе университет превратили Шарджу в оплот науки и духовности, чей фундамент покоится на прочной основе огромных запасов нефти и твердой убежденности правителей в том, что их подданные обязаны получить самое лучшее образование.
Этой ночью семейство глубоко чтимого в Шардже алламы Саида аль-Фадла собралось вместе и молилось. Но это был не ночной намаз тахаджуд. Семейство молило аллаха, чтобы он вернул любимого отца, дядю, мужа, который таинственным образом бесследно исчез.
Местная пресса сообщала, что, по словам одного из коллег аль-Фадла, обычно невозмутимый аллама после возвращения с заседания Парламента религий мира все время «был странно возбужден». К тому же коллега случайно оказался свидетелем телефонного разговора. Саид с кем-то спорил, судя по всему, по-английски. Этого языка коллега не понимал, но клялся, что отчетливо слышал, как Саид без конца повторял одно и то же имя.
Эдмонд Кирш.
Глава 12
Лэнгдон выбирался из стальной спирали, и голова у него шла кругом от противоречивых мыслей. Разговор с Киршем одновременно заинтриговал и встревожил его. Даже если Кирш преувеличивает, похоже, этот компьютерный гений действительно открыл что-то такое, что перевернет многие фундаментальные представления о мире.
Открытие, сравнимое с революцией Коперника?
Лэнгдон наконец выбрался из стального коридора. Голова у него слегка кружилась уже и в прямом смысле. Он поднял с пола наушники и пристроил на место.
– Уинстон? Алло!
Послышался легкий щелчок. Компьютерный экскурсовод с британским акцентом был тут как тут:
– Приветствую вас, профессор. Я слушаю. Мистер Кирш просил проводить вас к грузовому лифту, поскольку через атриум мы не успеем, времени мало. И еще он выразил надежду, что размеры лифта вас приятно удивят.
– Очень мило с его стороны. Он же знает, что у меня клаустрофобия.
– Теперь и я это знаю. И буду всегда об этом помнить.
Уинстон провел Лэнгдона через боковую дверь по служебному проходу с бетонными стенами к дверям лифта. Кабина действительно оказалась огромной, явно предназначенной для подъема экспонатов невероятных размеров.
– Верхняя кнопка, – сказал Уинстон, когда Лэнгдон вошел в кабину. – Четвертый этаж.
Наверху лифт остановился, и Лэнгдон вышел.
– Направо, – звучал в голове Лэнгдона жизнерадостный голос Уинстона. – Теперь по галерее налево. Это кратчайший путь к зрительному залу.
Следуя указаниям Уинстона, Лэнгдон шел по внушительной галерее, где были выставлены странные инсталляции: пушка, время от времени стреляющая мягкими красными восковыми ядрами в белую стену, сплетенное из проволоки каноэ, на котором, очевидно, нельзя было плавать, целый маленький город из полированных металлических блоков.
У самого выхода из галереи внимание Лэнгдона привлекла масштабная инсталляция, перед которой он остановился как вкопанный.
Ну наконец-то, подумал Лэнгдон. Вот и самый странный экспонат в музее.
Во всю ширину зала простиралась высокая – до потолка – дуга. Она напоминала поток, составленный из множества чучел серых волков, застывших на бегу, в прыжке, в полете. Поток с размаху ударял в прозрачную стеклянную стену, стекал по ней и застывал грудой мертвых волчьих тел.
– Эта композиция называется «Прямолинейность», – пояснил Уинстон. – Девяносто девять волков слепо мчатся в стеклянную стену, что символизирует стадный менталитет, не позволяющий хоть на миллиметр отклониться от общепринятой нормы.
