Раздались бурные аплодисменты. Лэнгдон с удивлением приподнялся на локте. Звездное небо над головой вдруг превратилось в большую переполненную аудиторию, по которой под восхищенными взглядами студентов в пиджаке марки «Харрис твид» расхаживал… Роберт Лэнгдон.
Так вот она, моя роль, подумал Лэнгдон, устраиваясь поудобнее.
– Для древних людей, – говорил с экрана вверху Лэнгдон, – Вселенная была полна тайн. Многое не поддавалось пониманию. И наши предки создали целый пантеон богов и богинь, чтобы объяснить то, перед чем разум был бессилен: гром, землетрясения, приливы и отливы, извержения вулканов, чума, бесплодие и даже любовь.
Сюрреализм какой-то, подумал Лэнгдон, слушая самого себя.
– Древние греки считали, что шторм на море вызван гневом Посейдона.
Изображение Лэнгдона исчезло с экрана, но голос продолжал звучать.
Огромные волны с грохотом прокатились по потолку, сотрясая все вокруг. Лэнгдон с изумлением увидел, как пенные валы преобразились в заснеженную тундру, по которой змеилась поземка. Повеяло холодом.
– Наступала зима, – продолжал Лэнгдон за кадром, – это природа оплакивала ежегодное пленение Персефоны подземным миром.
На лужайке опять потеплело, и заснеженный ландшафт постепенно трансформировался в гору, из вершины которой извергались клубы дыма, искры и лава.
– Римляне считали, что каждая такая гора, – говорил Лэнгдон, – это дом Вулкана, бога-кузнеца, который стучит молотом по наковальне внутри горы, и из трубы его горна летят искры и пламя.
Лэнгдон почувствовал, как запахло серой, и удивился, насколько искусно Эдмонд превратил обычную лекцию в захватывающее мультисенсорное действо.
Извержение вулкана внезапно закончилось. В наступившей тишине снова застрекотали сверчки, над лужайкой повеял теплый ветер, запахло свежескошенной травой.
– Наши предки придумали множество богов, – говорил Лэнгдон. – Нужно было объяснить не только загадки мироздания, но и вполне житейские тайны.
Над головой снова появились звезды, но на этот раз с линиями, очерчивающими созвездия, и с изображениями соответствующих божеств.
– Бесплодие было связано с немилостью богини Юноны. Любовь – это сердце, пронзенное стрелой Эрота. Эпидемии – наказание, которое насылает на провинившихся Аполлон.
На потолке появлялись новые созвездия и новые боги.
– В моих книгах, – продолжал Лэнгдон, – я пользуюсь термином «бог пробела». Когда у наших предков возникал пробел в понимании того или иного явления природы, они заполняли его соответствующим «богом».
Вверху появился многофигурный коллаж из изображений и статуй древних божеств.
– Для бесчисленных пробелов в знаниях требовались бесчисленные божества. Но вот прошли века, и настало время науки.
В небесах возник коллаж из математических знаков и физических формул.
– Наши знания о природе ширились и росли, пробелов становилось меньше, и пантеон постепенно пустел.
Изображение Посейдона на потолке медленно отошло на второй план.
– Мы узнали, – продолжал Лэнгдон, – что приливы и отливы обусловлены фазами Луны, и Посейдон стал не нужен.
Изображение Посейдона с легким хлопком развеялось в дым.
– Как известно, подобная участь постигла всех древних богов. Один за другим они умирали, ибо наш крепнущий разум уже не нуждался в их помощи.
Изображение богов вверху стали меркнуть одно за другим: бог грома, бог землетрясения, бог, насылающий чуму…
– Но не надо думать, – говорил Лэнгдон, пока боги исчезали с небес, – что они «безропотно уходили во тьму»
[27]. Расставание с богом – сложный и долгий процесс. Верования глубоко коренятся в наших душах. Они впитываются с детства благодаря родителям, учителям, священникам. Религиозные взгляды изменяются на протяжении жизни нескольких поколений. И часто это сопровождается ужасами и насилием.
Раздались воинственные крики и звон мечей, боги один за другим продолжали исчезать. Наконец, на небесах осталось изображение одного бога: суровое лицо, развевающаяся белая борода.
– Зевс, – торжественно провозгласил Лэнгдон. – Царь богов. Самый грозный и почитаемый в языческом пантеоне. Зевс дольше других держал оборону. Он бился не на жизнь, а на смерть, чтобы «не дать погаснуть свету своему»
[28]. Как, впрочем, в свое время бились те боги, на смену которым он пришел.
Наверху появились изображения Стонхенджа, шумерских зиккуратов, великих египетских пирамид. И снова вернулся Зевс.
– Почитатели Зевса так стойко выдерживали натиск христианства, что новой побеждающей религии ничего не оставалось, как сделать лицо Зевса лицом своего нового Бога.
Бородатый Зевс постепенно трансформировался в Бога-Творца с фрески Микеланджело «Сотворение Адама» на потолке Сикстинской капеллы.
– Сегодня мы не верим рассказам, подобным «биографии» Зевса, якобы вскормленного молоком козы и получившего силу от одноглазых чудовищ-циклопов. Теперь это назвается мифологией – собранием причудливых фантастических историй, позволяющих лучше понять мир, в котором жили наши суеверные предки.
На потолке появилось фото пыльной библиотечной полки с кожаными корешками томов – старинные книги с мифами о божествах природы – Баале, Иштар, Осирисе и множестве других.
– Сегодня все обстоит иначе, – провозгласил Лэнгдон. – Наши взгляды изменились.
Вверху замелькали новые образы – бездонные глубины космоса, электронные чипы, медицинские лаборатории, ускорители элементарных частиц, ревущие реактивные самолеты.
– Мы интеллектуально развиты и технологически продвинуты. Мы больше не верим в кузницу в недрах вулкана и в бородача с трезубцем. Мы не похожи на наших суеверных предков…
Или похожи, прошептал Лэнгдон почти в унисон с записью.
– Или похожи? – тут же прозвучало сверху. – Мы считаем себя современными, образованными, но и сегодня мировые религии призывают верить в чудеса: воскресение, непорочное зачатие, гнев Божий, насылающий чуму и наводнения, ожидающие нас после смерти адские муки или райское блаженство.
Лэнгдон говорил, и на потолке появлялись знакомые христианские сюжеты: воскресение, Дева Мария, Ноев ковчег, расступившиеся воды Красного моря, картины ада и рая.
– Попробуем представить, – продолжал Лэнгдон, – как посмотрят на нас историки и антропологи будущего с точки зрения достижений своего времени. Не покажется ли им наша эпоха с ее религиозными верованиями темной и непросвещенной? Не посмотрят ли они на наших богов так, как мы смотрим на Зевса? Не задвинут ли они наши «священные тексты» на пыльную полку истории?
